Разведотряд - [98]
— Що ж до гармат… — вставил боцман, демонстративно оттянув затвор «судаева» и заглядывая в патронник с преувеличенной озабоченностью (как и ППШ, ППС переживал окунание в воду запросто). — Боны тут ничого не зроблять. Сила солому…
Это было и так понятно. Полукилометровая глыба магматических пород, возвышавшаяся над пещерой, чихать хотела даже на массированный налет бомбовой авиации.
— А и не надо… — как бы между прочим, заметил Громов. — Ни авиации, ни артиллерии. Вон, фрицы… — шмыгнув носом, Иван мотнул головой в сторону открытого моря. — Одну за другой мины шлют. Надо только запал вставить.
Солнце уже почти выпарило последние клочья тумана и следующий «зибель», точно так же чернеющий горбом бочек с топливом, виден был издалека…
— Вставим фитиля… — многообещающе похлопал себя по нагрудному кармашку мокрой гимнастерки Войткевич. — Их же производства…
— Я ещё не назначал никого, — напомнил Новик. — Так что…
— А и некогда считаться… — перебил его Яков. — Тебе надо сообщить в штаб, что база 30-й флотилии Розенфельда обнаружена — это во-первых. Во-вторых, тебе надо фашистскую сучку Аську на свою Настьку выменять у наших бравых особистов… — Войткевич бережно переупаковывал коричневый свёрточек парафиновой бумаги в портсигар. — Так что я сам…
— А як же… — скептически буркнул в усы боцман, с сожалением расставаясь с набрякшим чёрным бушлатом. — Сам он… А раптом тебя фриц маклухой[14] по башке, раньше чем вынирнэшь? И вся операция псу пид хвист?
— А я вообще сапёр… — вздохнул Иван Громов, затягивая узел своего особого, с кирзовой прокладкой, «сидора». — Мне положено…
— И в-третьих… — вынырнула на секунду голова Войткевича со слипшимися завитками волос, когда Ортугай уже без всплеска ушел в воду. — Надоело мне с ними, с краснопёрыми, объясняться…
— Я объясню, — покосившись на мокрую голову, натянуто усмехнулся Новик. — Только возвращайтесь. А я-то непременно… — пообещал он, когда голова Войткевича уже скрылась.
И затем обернулся к Громову:
— Ну что, берём на абордаж «зибеля»?
Глава 3. В каменном чреве
Медведю в пасть
— Bord 42, подтвердите пропуск… — механическим голосом ожила мембрана переговорного устройства, когда вход в «Der Bär-Felsen, Гора-Медведь», разрастаясь, уже большей частью скрылся за обрезом смотровой щели.
Водитель парома обермаат Хенк обернулся к капитану с традиционной уставной формулой:
— Подтверждаете, герр?…
Но формула так и не выбралась наружу в онемевших губах.
Капитан Бриц сам таращился на него зрачками с немым вопросом: «Aber wie?! — Но как?!» И в его стыдливо раскрасневшееся ухо упирался ствол парабеллума.
Пистолет держал мокрый полуголый мужик… Наверное, русский, потому как при дикой бороде и, вероятно, изрядно пьяный, вот как улыбался. Будто не на немецком корабле в двух шагах от немецкой секретной базы, а где-то у себя в Der russischen Sauna, mit der Ziehharmonika — в бане с гармошкой.
— Он подтверждает… Er bestätigt, — оскалил крепкие зубы русский и Хенке ничего не осталось, как, нащупав не глядя микрофон, пробормотать в него:
— Die Eier in den Korb… «Яйца в корзину»…
— А разве мама вас не учила, что все яйца в одну корзину складывать не очень умно? — криво усмехнулся бородатый русский.
И только теперь до Хенке дошло, что говорит он с ним на чистейшем дойче.
«Уж не проверка ли „SD“ или контрразведки армии?» — успел он подумать прежде, чем чья-то рука, схватив его сзади за шиворот, выключила свет в глазах. Только клёпки бронещитка мелькнули перед глазами…
Во чреве Медведя. Обоснование…
— Вот, герр корветтен-капитен… Во время заполнения балластных резервуаров заграждения нашли. Механики доложили о перебоях в работе насосов и механизма ворот. Я приказал проверить. И вот… — повторил старший гидромеханик базы, указывая себе под ноги. На большой свёрток мокрого брезента. В свёртке с отчётливостью криминального протокола угадывалась человеческая фигура.
Гельмут нетерпеливым жестом приказал развернуть брезент. Когда двое солдат охраны сделали это, Розенфельд невольно скрипнул зубами:
— Donnerwetter!
Перед ним лежал русский матрос, судя по татуировке на плече — краснофлотский гюйс проглядывал сквозь бронзовый загар, приобретший мертвенно-синеватый отлив. Да к тому же гюйс держал в щупальцах спрут.
Гельмут знал: это татуировка русских морских диверсантов…
Туапсе. Штаб КЧФ. Особый отдел. Лето 1943 года
Подполковник НКВД Георгий Валентинович Овчаров с рассеянным кивком принял от следователя стопку шершавых коричневатых папок.
— Представления на награждения полковник Гурджава приложил к каждому делу отдельно… — добавил Кравченко с холодным скептицизмом и даже добавил: — Хотя в свете….
Овчаров остановил его взглядом, от которого у него тут в кабинете иной слабонервный с табурета падал. И вдруг безотчётно подумал: «Сука…»
Совсем не по рангу и не по должности подумал, хоть были дочекистские времена и сам в атаку на Гражданской ходил. И вроде бы привык уже, что «заставь дурака Богу молиться…». Да и Трофим Иванович — далеко не дурак.
