Разведка была всегда... - [21]
Читателям, конечно, известно, в каких случаях высокопоставленные чиновники бросаются выполнять указание «с чувством глубокого удовлетворения» полученной оплеухой... Новоявленный воевода приказал собрать хотя бы по горсти овса, пшеницы или отрубей. И старейшины — опять радостно — это «снискаша» (можно не сомневаться, что в собственных кладовых, где к сусекам во все времена почему-то прилипало больше, чем у прочих обывателей). Старец сперва повелел женщинам приготовить «цежь, в нём же варять кисель», затем выкопать колодец, поставить туда кадь и налить её доверху. Вырыли таким же манером и второй колодец, опустили кадь и кинулись искать мёд. Нашли (что уже неудивительно) целое «лукно», припрятанное кем-то в «княжи медуши» — местном государственном медохранилище (понятно, кто был туда вхож). Счастливо обнаруженный питательный продукт (я уверен, что при необходимости нашлось бы и ещё другое-третье лукошко) было указано «розсытити», а сытой наполнить свободную кадь. Наутро белгородский мудрец «повеле» отправить делегацию голодных земляков к печенегам и пригласить их посмотреть, «что ся деет в граде нашем». Печенеги обрадовались, думая, что белгородцы собираются сдаваться, и, взяв талей (заложников), отправили в крепость «лучших мужей». Но там печенежских «любознательных» принялись стыдить. Ну где, спрашивают, у вас головы? Неужели вы надеетесь перестоять нас? Да стойте хоть десять лет! «Имеем бо кормлю от земле. Аще ли не веруете, да узрите своима очима». Печенегов привели к колодцам, ведром зачерпнули доказательства, отведали сами киселя с сытой и предложили гостям. Изумлённые кочевники попросили и с собой, иначе им не поверят. Добродушные от постоянного изобилия горожане (видимо, для общения отобрали кого-то из тех, кто держал оборону возле княжеской медуши) охотно удовлетворили их просьбу, а через несколько дней степняков простыл и след. Так закончилась операция под кодовым названием «Белгородский кисель».
Конечно, летописец узнал о ней из народного предания, и некоторые читатели, вероятно, сочтут всю эту историю выдумкой. Это их дело. Автора же огорчает другое. Главный герой столь любопытной детективно-поэтической повести остался безвестным. Хотя он заслуживает куда большего уважения, чем, к примеру, Блуд или Анастас. Но, видно, древние историки исходили из убеждения, что истинная добродетель чуждается суетной мирской славы. Можно лишь попытаться набросать несколькими штрихами социальный портрет спасителя Белгорода.
Современный исследователь И. Я. Фроянов назвал хитроумного белгородского старца «ангелом с неба». Старец, вероятно, принадлежал к родоплеменной знати, переходившей в это время на княжескую службу и участвовавшей вместе с боярами в решении важных государственных дел. Правда, в данном случае эта знать, как и почти всё население, была, видимо, не местной, а пришлой, поскольку новый город был заложен Владимиром на месте прежнего городка всего за шесть лет до описываемых событий, «...и наруби въ нъ от инех городов, — говорит летописец, — и много людий сведе в онь; бе бо любя град сь (сей)». Последняя фраза показывает, что хотя заселение Белгорода производилось принудительно («нарубить» означало согнать или набрать, привести силой), однако с разбором. И будущую руководящую верхушку города князь не только знал лично, но и был осведомлён о достоинствах и недостатках каждого из «нарочитых мужей». Случайные, неподконтрольные и не одобренные Владимиром люди были здесь, по-видимому, исключены, тем более что Белгород был не просто любимой княжеской резиденцией, но и важным оборонительным форпостом Киева на ближайших западных и юго-западных рубежах. (Он стоял на крутых высотах у реки Ирпень и представлял собой обширный и отлично укреплённый замок с детинцем — кремлём — внутри, место сбора русских войск). Князь наезжал сюда часто, и, несомненно, старец, заставивший печенегов киселя хлебать, был ему хорошо ведом. Правда, он не числился официально на государственной службе и не принадлежал к местным властям. Может быть, по возрасту, может быть, из-за несогласия с князем по каким-то вопросам. Поэтому считать его руководителем Владимировой службы безопасности в городе не приходится. Да и методов, которыми он действовал, в должностных инструкциях не сыскать.
Нет, скорее всего, это был какой-то авторитетный представитель патриархальной родовой верхушки, не утратившей связи с народной массой и потому ценимой Владимиром. Ведь народная масса в те далёкие времена была куда более активна, чем в наши дни, и заставляла с собой считаться, отстаивая свои права всеми доступными способами, вплоть до изгнания неугодных правителей и вооружённого восстания. Именно статус пользующегося всеобщим уважением мудреца дал, видимо, в руки старца те моральные «властные полномочия», которые оказались превыше официальных и позволили ему «посылать» не только за городским начальством, но и само начальство.
Старец представлял в Белгороде, если можно так выразиться, народную контрразведку, иначе — один из тех способов борьбы с врагом и обеспечения государственной и общественной безопасности, которые народ выковывал веками, опираясь на опыт предков, и которым общественное устройство средневековой Руси позволяло порой проявляться достаточно ярко. (В чём мы ещё сможем убедиться). Если личности древнерусских разведчиков, о которых мы говорили выше, вызывали к себе неоднозначное, а то и прямо отрицательное отношение, то белгородский старец вполне достоин сравнения с ангелом. Ибо искренне и усердно, не за страх (и не за награду), а за совесть послужил он родной земле.
