Разведенные мосты - [10]

Однако в то время я не думал, что Бидзина — чужак на абхазской земле, и, разумеется, не знал, как это он вместе со своими сынами, а также и сестра его сумели построить такие дворцы на абхазской земле, купить дорогую мебель, машины и зажить на широкую ногу. Кое-что мне откроет позже мой приятель абхаз Вано Заримба, к которому через пару дней я, как и обещал, явлюсь в гостиницу.

В Приморской гостинице мне дали адрес Вано и показали домик, в котором он поселился и там ожидает меня.

Встретились мы у калитки старого домишки, стоявшего на пригорке в двухстах метрах от берега моря. В доме, кроме Вано, никого не было, и он пригласил меня к столу, на котором стояла бутылка красного вина и ваза с фруктами.

— У вас тепло, а я за ночь так намёрзся. Спасибо хозяйке, она мне дала два тёплых одеяла. А тут…

Я оглядывал комнату, похожую на ту большую горницу в доме, где я родился и жил до восьми лет. И здесь увидел портьеру, за ней угадывалась печка, угол, в котором стояли кочерга с ухватами и все другие атрибуты деревенской кухни. От той стены шёл тёплый дух. Показывая на неё, я сказал:

— Там вроде бы печка?

— Да, печка. И я её протопил. Хозяин уехал в Тбилиси, там его жена лежит в больнице.

И затем продолжал:

— Быт абхазов, конечно, мало похож на ваш русский, но кое-что у нас странным образом почти до точности совпадает. Особенно же много общего в наших характерах. Мы, как и вы, широко растворяем души для гостей, готовы отдать им последнюю рубашку; как и вы, доверчивы, не ищем в словах, обращенных к нам, подвоха; не слышим обмана, коварства; мы, как и вы, до старости лет остаёмся детьми и только когда уж нам сядут на шею и начинают погонять, больно стегая плетью… Вот тогда мы просыпаемся и начинаем думать: что же нам делать.

Мы пили вино, которое больше походило на виноградный сок, ели фрукты, а Вано, всё больше воодушевляясь, говорил и говорил:

— Я ещё не слышал вашего мнения по поводу моих творческих замыслов, но я давно и серьёзно размышляю о природе родовых пристрастий, племенных разногласий и сшибок на национальной основе. В вашем романе вы вольно или невольно сунули палку в еврейскую кучу, — и, о ужас! Что тут поднялось!.. У нас все профессора и многие студенты читали вашу книгу, а затем искали газеты со статьями с критикой романа. Кое-кто предлагал обсудить книгу в студенческой среде, а затем поговорить о ней на учёном совете. Но нет, не тут-то было! Сразу выделилась группа профессоров, предложившая не будоражить больную тему. Коллеги им говорили: что же тут больного, особенно для нас, где почти все профессора грузины?.. Что же до евреев — у нас их мало, а те, что есть, никак себя не проявляют. И все-таки, идею задробили. Противников вашей книги оказалось больше, чем мы ожидали. И каждый из нас стал присматриваться к вашим противникам, спрашивать, уточнять, что они за люди, какие у них национальные корни. И увидели, что все они грузины, но мало кто знал, из какого тейпа, какой этнической группы, у кого сколько сванского, мингрельского, абхазского, — кто из какой местности, кто из какого княжеского рода…

— Ну, вот, — заговорил я с серьезным видом, — может, и не напрасно на меня напали критики?

— Не надо сомневаться в своей правоте! — решительно заявил мой собеседник. — Посмотрите на газету, где печатались статьи. Это «Литгадина», как у нас называют «Литературную газету». Там под крылышком еврея Чаковского собрались одни сионисты. Это уже не националисты; они к себе на работу берут не просто евреев, а биологически чистых особей; они даже и не расисты. У них налажен отбор людей при помощи какого-то биологического сепаратора. У них нет ошибок в отборе сотрудников, у них нет не только разных мнений, но даже и малейшего несовпадения во мнениях. Вот почему они так боятся всякого другого национализма, кроме еврейского. Особенно же они боятся русского национализма. Именно потому они так яростно и напали на ваш роман. А потом ещё, чтобы вас окончательно добить, они пальнули в вас из пушки самого большого калибра: натравили на вас и архитектора нынешней перестройки Александра Яковлева. Он, как вам известно, руководил в то время идеологическим отделом в ЦК партии, и его критика была равносильна приказу: этого писателя не печатать.

— Ну, Яковлев критиковал не только меня. Там досталось даже и такому писателю, как русский сказочник Кочнев.

— Вот-вот, русский сказочник! Русских сказок тоже не должно быть. И вообще: ничего русского!.. Ничего решительно! Вот он — главный пафос всех критических наскоков на таких писателей, как вы.

Мне было приятно слушать человека, которого я совсем недавно встретил, и по истории, по литературе я ничего не знал о его народе, о затерявшейся где-то у границ Турции маленькой стране Абхазии; краем уха не однажды слышал, что абхазы, как и осетины, нам близки и чуть ли не братья по духу, а может быть, даже и по крови, но и слухи, и сведения об этом были отрывочны, не имели серьёзных источников. Теперь же я видел перед собой человека, излучающего тепло участия и сострадания, и даже как будто бы обиды, нанесённой не мне, а ему лично, слышал такую боль души, которую я в недавнем прошлом испытал от несправедливых нападок критиков. Между нами протянулась незримая нить родства и общих интересов. Я сказал: