Разведчики всегда впереди - [44]

Удар у берегов Финского залива, удар на Украине… Когда же наступит наш черед? Лежа в блиндаже, я не раз возвращался к этой мысли. Могли ли мы наступать в первые месяцы 1944 года? Если подходить со старыми мерками, то, безусловно, могли. Нами достаточно хорошо была изучена система обороны противника. Мы детально изучили силы, противостоящие нам. Получив приказ о наступлении, части и соединения армии наверняка смогли бы продвинуться вперед, освободить определенное количество населенных пунктов. Но такого приказа не поступало. Вполне естественно, что может возникнуть вопрос: почему?

Чем дальше я размышлял над всем этим, тем яснее мне становилось, что теперь более сложные задачи стоят перед войсками фронта. Не мучительно медленное продвижение вперед, не постепенное оттеснение противника от одного рубежа к другому, как это было в период боев на ржевско-вяземском выступе, под Духовщиной, а мощные удары, имеющие своей целью полный разгром вражеских группировок, — вот что ожидало нас, судя по всему, в будущем. А крупные наступательные операции требовали, естественно, серьезной и всесторонней подготовки.

И мы готовились.

Едва затянулась рана, я снова стал регулярно выезжать в части и соединения. Как и прежде, долгие часы мы просиживали над картами, над разведывательными донесениями, поступающими в отдел. Условные знаки все гуще покрывали зеленые квадраты топографических карт, а мы продолжали уточнять, перепроверять имеющиеся у нас данные, по мере возможности дополняли их.

В апреле 1944 года 39-я армия по приказу командующего 3-м Белорусским фронтом генерал-полковника И. Д. Черняховского (нас передали в состав этого фронта несколько раньше) перешла к жесткой обороне. Какой-то год назад такой приказ мог бы вызвать уныние. Дескать, плохо наше дело, если вынуждены обороняться. Но теперь все обстояло иначе. Мы понимали, что переход к обороне — это один из признаков подготовки к серьезному наступлению. Именно в таких условиях проще всего произвести необходимые перегруппировки, подтянуть резервы, пополнить запасы горючего, снарядов, патронов и всего остального, что требуется для нанесения сокрушительного удара по врагу.

По данным авиаразведки, из показаний пленных, из немецко-фашистских штабных документов, которые сумели скопировать и переслать в штаб фронта витебские подпольщики, мы знали, что в районе Витебска создана мощная, хорошо оборудованная в инженерном отношении оборонительная полоса. Опа включала в себя две позиции с двумя-тремя линиями траншей, опорными пунктами, узлами сопротивления. Траншеи переднего края, проходившие в 8—12 километрах восточнее города, далее поворачивали на юго-запад, тянулись по западному берегу реки Лучесы. Подступы к переднему краю прикрывались проволочными заграждениями и минными полями. Второй оборонительный рубеж проходил на расстоянии 1–3 километров от города и состоял из сплошных траншей, опорных пунктов, дзотов, бронеколпаков.

Этим дело не ограничивалось. Сам Витебск был подготовлен к круговой обороне, превращен в настоящую крепость. Кирпичные дома и хозяйственные постройки связывали ходы сообщения. Подвалы были дооборудованы и стали надежными укрытиями. Окна, дверные проемы зданий, особенно на окраинах города, на перекрестках улиц и площадях, фашисты заложили камнем, оставив лишь узкие щели для ведения огня. Можно было предположить, что гитлеровцы намерены драться за каждый дом, за каждый квартал.

Боевая работа разведчиков стала значительно сложней. Но и мастерство их неизмеримо возросло. Не буду вдаваться в подробности, но скажу только, что им стали под силу не только рейды в глубокий вражеский тыл, но и действия непосредственно в Витебске, оккупированном врагом. Там, в частности, побывал Владимир Карпов, о котором я уже неоднократно упоминал ранее. Переодевшись в немецкую форму, он пробрался в город, связался с подпольщиками, получил у них копии важных документов и возвратился назад.

Я не рассказываю об этом подробно потому, что к этому времени Карпов действовал уже по заданиям начальника разведотдела фронта. Это он позвонил мне однажды и попросил подобрать опытного офицера-разведчика для выполнения ответственной задачи. Я, не задумываясь, назвал Карпова.

Кстати, не только Карпов постиг трудное искусство разведки. В апреле 1944 года я не раз встречался с Михаилом Яглинским. Впервые он пошел в разведку осенью 1942 года. Вместе с товарищами Михаил привел в расположение наших войск перепуганного, изрядно помятого гитлеровца. Яглинский радовался этому, словно мальчишка. Впрочем, ему в ту пору было всего двадцать лет.

За минувшее время Яглинский многому научился: решительности, выдержке, умению ориентироваться на местности, все видеть и слышать. Не случайно ему поручали самые ответственные задания. Наша очередная встреча была связана с подготовкой к одному из них. Я выехал в разведывательную роту 158-й стрелковой дивизии, для того чтобы помочь в подготовке очередного поиска. И очень обрадовался, узнав, что возглавит группу старший сержант Яглинский.

Встретились мы с ним в землянке. Деревянные нары, покрытые плащ-палатками, под которыми угадывается душистый ельник, автоматы, развешанные на гвоздях и крючьях, вбитых в бревна, небольшая, но, чувствуется, жаркая печка с весело потрескивающими сухими дровами. Как-то по-особому уютно было у разведчиков.