Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии - [24]

«Я мучительно искал тему для «солидной» статьи. Идея пришла неожиданно, будто квитанция на уплату штрафа за давно забытый автоинцидент. Напишу-ка я статью об итало-советской торговле: полезно, с одной стороны, и солидно — с другой. Чтобы строчки об этих важных делах зазвучали для московского редактора более веско, мне показалось тактически и дипломатически выигрышным найти соавтора. «Вот бы торгпреда, — мечтал я, — или, на худой конец, его зама…» Но пришлось довольствоваться экономистом, кажется, тогда еще даже не старшим. Звали его Леонид Колосов. Встретил он меня не то чтобы любезно; правда, усадил в широкое кресло, которое застонало всеми своими пружинами, жалуясь на старость. Л. Колосов показывал мне колонки цифр и о биржевых бюллетенях говорил, как о стихах Превера…». В тот день Ермаков мне так и сказал: «Ты рассказываешь о биржевых бюллетенях, как о стихах Превера».

Стихов Превера я никогда не читал, и упоминание имени незнакомого поэта показалось ненужным пижонством. «Ишь, как выпендривается», — подумалось мне. Но Володя и не думал ставить меня в тупик. Просто он был энциклопедически образованным человеком, чем не так уж часто могут похвастаться представители нынешнего молодого журналистского племени. Из извилин своей памяти он вытаскивал перлы удивительные и неожиданные. Он не боялся встреч ни на каком уровне и с легкостью находил не только общий, но и профессиональный язык со смотрящими на все свысока звездами кино, с привыкшими к запаху крови циниками-хирургами, с отрешенными от всего земного астрономами и просто… с простыми людьми.

Дело заключалось вовсе не в Богом данной цепкой памяти, а в том, что Ермаков терпеть не мог праздного безделья и никогда не расставался с книгой — будь то французский роман на французском, трактат по истории религий на итальянском или книжка о врачевании на русском. «Для того, чтобы выплеснуть что-то на полосу из копилки, — любил повторять он, — надо сначала туда что-то положить. Нечто не возникает из ничего…»

Пишу и думаю, как бы не получился у меня Володя уж очень безоблачным персонажем. Нет, не потому пишу так, что «о мертвых хорошо или ничего». Просто знал его лучше, чем другие. Знал, скажем, что за кажущейся легкостью, с которой он знакомился с людьми, скрывалась не без усилий преодолеваемая врожденная застенчивость. В дружбе он был надежен и широк. Отнюдь не из-за того, что первым хватался за бумажник, пока другие подозрительно долго рылись в карманах, а потому, что умел прийти и помочь именно тогда, когда в иные моменты жизни вокруг тебя вдруг образовывалась пустота.

Мы попадали с ним и в автомобильные аварии на провинциальных дорогах, и под дубинки полицейских во время разгона демонстраций в неспокойном Вечном городе, и под проливной дождь в открытом море, когда на утлой лодчонке с подвыпившим гребцом-итальянцем пытались попасть на остров Иф, где «томился» рожденный фантазией Дюма граф Монте-Кристо. Мы попадали, повторяю, в разные переделки, и никогда, ни разу не усомнился я в его мужестве. Случались другие жизненные коллизии — без аварий, дубинок и дождя. И здесь друг не оставлял в беде, хотя, может быть, сомневался в твоей правоте и не всегда одобрял тебя.

Помню, как помчались мы из разных концов Рима осенней дождливой ночью навстречу очередной сенсации (наш общий друг из газеты «Паэзе сера» позвонил и сообщил, что в местечке Гротта Росса нашли мумию «фанчуллы», маленькой девочки, появившуюся на свет божий через двадцать веков после захоронения), и Володя приехал раньше. Раньше получил первую информацию и… отдал ее мне. «Старый, я уже не успеваю в номер, а у тебя есть «Неделя», ты сможешь дать побольше».

Конечно, будь у него время в запасе, он бы меня, безусловно, обскакал. Такое случалось не раз, и никто на это не обижался. Здоровая журналистская конкуренция — явление не только нормальное, но и желательное. Я говорю о другом: о чувстве локтя, о взаимопомощи, о том, чтобы вовремя предотвратить ошибку коллеги или ткнуть его носом в провороненную тему. Володя этим чувством локтя обладал в полной мере, и оно было особенно ценно в работе за рубежом.

«Что дало нам возможность так долго сохранить хорошую журналистскую дружбу? — писали мы в очерке «Жили-были два собкора». — Наверное, то, что никогда не пробовали попасть в рай на чужом горбу, говорили в лицо то, что думали, не шептались тет-а-тет с начальством по темам, касающимся нас обоих, не клялись в любви после того, как засиживались у виноделов, не обращали внимания на отношения между нашими женами и детьми и никогда, никогда не врали друг другу — даже тогда, когда, казалось, «святая ложь» была лучше правды… Мы продолжали спорить и в Москве. У нас очень часто не совпадали ни точки зрения, ни мнения по одному и тому же вопросу. Но мы все же не теряли надежды сесть вместе за стол и написать большую книгу об Италии…»

Мы написали вдвоем две книги. Они остались как вечная память о моем друге в истинном понимании этого слова. Не знаю, как у других, но у меня друг был один — Володя. А вообще журналистская дружба — субстанция весьма непростая. Но нам, «римлянам», видимо, повезло. В течение долгих лет небольшой журналистский корпус в Риме был единой, сплоченной, работящей и веселой семьей. О «двойной» жизни и работе собкора «Известий» знал только Володя. Остальные «чистые» журналисты, может быть, и догадывались о моей несколько нервной жизни с необычно продолжительным для журналиста рабочим днем, но делали вид, что сие в порядке вещей. Ермакову я сказал все, что можно было сказать, но в делах своих его не использовал и вообще старался оберегать от знакомых мне по работе стукачей из контрразведывательной службы, которые набивались ему весьма назойливо в друзья.