Разведчик морской пехоты - [23]

Любимец отряда, гармонист и затейник, Евгений Уленков находился вместе с Зиновием Рыжечкиным на левом фланге «пятачка», чтобы держать под обстрелом лощину, по которой могли просочиться егеря. Даже здесь, на Могильном, Уленкову не изменил его весёлый нрав. Явившись по вызову, он присел на корточки, козырнул и бойко доложил, перефразировав слова песни:

— Врагу не сдаётся наш гордый десант!

— Не сдаётся, Уленков, весёлая матросская душа! И Шелавин, даже раненный, не сдастся. Где он? Надо его разыскать.

Уленков ушёл, а через две-три минуты егеря, лучше нас знавшие, в каком мы положении, опять пошли в атаку. Они решили покончить с нами до наступления ночи. А мы твёрдо знали, что надо держаться до темноты и при этом бережно расходовать каждый патрон, каждую гранату.

Самая широкая часть мыса Могильного не превышает ста метров. Егеря точно определили расположение наших бойцов, и когда, после ухода Уленкова, огонь на левом фланге ослабел, они воспользовались этим и стали просачиваться в лощину.

Мины теперь рвались только на левом фланге, откуда Рыжечкин продолжал стрелять. Друг Рыжечкина, Юрии Михеев, уверял меня, что эти короткие очереди из автомата неуверенные. Будто стреляет не Рыжечкин, а кто-то другой.

— Может, у Рыжечкина автомат заедает? Он там один…

Курносенко и Барышев побежали на помощь Рыжечкину.

Когда и эта атака была отбита, Курносенко остался на левом фланге, а Барышев принёс на руках смертельно раненного Рыжечкина. Осколки мины изуродовали лицо Зиновия. Ещё раньше он был ранен в плечо, потом в голову. Положив автомат на камень, Рыжечкин стрелял одной рукой, несколько раз терял сознание. Короткие очереди, которые мы недавно слышали, вёл уже еле живой моряк.

Юрий Михеев расстегнул Рыжечкину куртку и зло стукнул по своей уже пустой фляге: воды ни у кого не было. Зиновий открыл глаза, узнал Михеева и как-то обычно, с потрясшей всех нас простотой, сказал:

— Нет воды… А мне бы, Юра, напиться и… умыться надо перед смертью.

— Что ты! Рыжик… — замахал на него руками Михеев. — Не говори так! — голос его сорвался.

— Всё, братцы! Живите, воюйте до самой победы. А мне водички бы…

— Сейчас, сейчас, Рыжик!

Юрий побежал к отвесной скале, где из-под камня чуть-чуть пробивалась вода. Скала была на виду у противника. Прячась за камень, Юрий протянул руку с пустой консервной банкой, в которую стала стекать тонкая струйка воды. Раздался одиночный выстрел немецкого снайпера. Выронив банку, Юрий схватился за руку. Но не отполз. Он опять протянул руку, теперь уже правую, и прислонил банку к скале.

Когда он вернулся с водой, Рыжечкин был мёртв. Михеев обмыл его, и мы понесли нашего Рыжика к глубокой расщелине скалы: там и похоронили, заложив вход большими камнями.

Кто-то позади нас застонал, и мы увидели Уленкова, тащившего на спине раненого Шелавина.

Пока разведчики делали Шелавину перевязку, Уленков шепнул мне:

— У егерей в лощине два пулемёта. Обложены кругом. Два кольца…

— Об этом, Уленков, знают только двое: ты да я. А теперь попытайся пробраться к берегу. Одному легче проскочить через лощину. Если доберёшься до базы, — расскажешь о нас. Ясна задача? Иди…

Небо прорезала красная ракета. По нашему «пятачку» снова ударила вражеская артиллерия. Разведчики отнесли Шелавина в укрытие и заняли свои места. На этот раз налёт был особенно длительным. Большие камни с треском лопались и рассыпались. Рядом с Бабиковым разорвались четыре мины, и маленького разведчика окутало дымом.

— Жив? — крикнул ему Агафонов.

— Вроде жив, — чертыхаясь, ответил Бабиков.

— Вот брат! Хоть мы и не далеко от базы, а попали в такое пекло, куда и ты, Макар, телят не гонял…

3

Меня позвал Шелавин.

— Слушай, старшина! — превозмогая боль, младший лейтенант старался говорить спокойно, даже властно. — Вас тут с ранеными — одиннадцать. Я — не в счёт… Так вот, если проскочить через ту лощину, которую мы утром пересекли? А?.. Ты меня понял?

Я молчал.

— Начнёте спускаться — егеря кинутся за вами. А я здесь останусь и прикрою отход. Всё равно уж… Тут я не стерпел:

— Младший лейтенант Шелавин, обидно, что вы так могли подумать о разведчиках. Я им, конечно, ничего не скажу. Но группой я командую и…

— Прости, Виктор, — дрогнувшим голосом перебил меня. Шелавин. — Надо же искать выход!

— А это уже не выход. В лощине егеря установили два пулемёта. Нет, нам только до ночи бы продержаться…

По оконечности мыса, по второму опорному пункту егерей, ударила наша береговая артиллерия. Эх, перенести бы огонь с батарей Рыбачьего через наши головы к перешейку мыса! Но как без радиостанции корректировать стрельбу батарей? Ракетами? И мы, и егеря пускали их множество. Артиллеристам с Рыбачьего трудно определить, кому какой сигнал принадлежит. А разрывы снарядов приближаются, вот они уже накрывают наш «пятачок»…

Кто-то, прячась за камень, кричит:

— Братцы, по своим лупите!

Артналёт, к счастью, прекратился, но вскоре огонь открыли немецкие батареи.

— Егеря с тыла лезут! — доложил Бабиков, наблюдавший за перешейком.

Я обернулся и увидел «психическую» атаку взвода пьяных егерей, прибывших из Титовки. Они протрезвели не скоро. Когда, наконец, атаки прекратились, наши боеприпасы были на исходе.