Разум за Бога: Почему среди умных так много верующих - [51]

Большинство людей считает упорядоченность природы нормальным явлением и не тревожится по этому поводу – в отличие от философов. Дэвида Юма и Бертрана Рассела, как добрых мирян, встревожил тот факт, что мы не имеем ни малейшего представления, почему природа упорядочена сегодня, более того – у нас нет никаких рациональных объяснений того, что ее упорядоченность сохранится завтра. Если бы кто-нибудь напомнил, что «раньше будущее всегда было подобно прошлому», Юм и Рассел возразили бы, что этот человек вводит как допущение именно то, что пытается обосновать. Иначе говоря, наука не может доказать непрекращающуюся упорядоченность природы – может только принять ее на веру.

Упорядоченность вселенной – это не доказательство, а намек на существование Бога

В последние десятилетия появилось немало ученых, утверждающих, что современная наука в своей самой стабильной форме развилась из христианской цивилизации, благодаря ее вере во всемогущего, персонифицированного Бога, который сотворил и продолжает поддерживать порядок во вселенной[189]. Упорядоченность как доказательство существования Бога легко опровергнуть. Всегда можно заявить: «Мы не знаем, почему дело обстоит так, а не иначе». Но в качестве намека на существование Бога она способна пригодиться.

Красота как намек

Артур К.Данто, художественный критик из журнала The Nation, однажды сказал, что произведение искусства – то, что вызывает у него ощущение «смутного, но неизбежного смысла»[190]. Иными словами, великое искусство не «бьет по голове» простой идеей, но неизменно вызывает ощущение, что жизнь – отнюдь не «повесть, которую пересказал дурак: в ней много слов и страсти, нет лишь смысла». Оно наполняет нас надеждой, дает силы, чтобы продолжать действовать, даже если мы не в состоянии определить, что именно подвигло нас на это.

Леонард Бернстайн восхищался влиянием, которое оказал на него Бетховен:

Бетховен… вел разработку пьес с потрясающей правильностью. «Правильность» – вот оно, это слово! Когда создается ощущение, что нота, следующая за предыдущей, – единственная, какая только возможна в этот момент и в этом контексте, значит, есть вероятность, что слушаешь Бетховена. Мелодии, фуги, ритмы – оставьте их чайковским, хиндемитам и равелям. А у этого малого есть нечто по-настоящему ценное, небесный дар, власть, чтобы заставить нас почувствовать: есть в этом мире нечто правильное. Есть то, что выверено, что неуклонно следует собственному закону – то, чему можно доверять и что никогда не подведет нас[191].

Если Бога нет и все в этом мире – результат «случайного расположения атомов», по известному выражению Бертрана Рассела, значит, нет и цели, для которой мы созданы: мы – случайности. Если мы – продукт случайного действия сил природы, тогда то, что мы называем словом «красота» – не что иное, как стандартная неврологическая реакция на конкретные данные. Мы находим красивым некий пейзаж только потому, что наши предки знали, что в таком месте наверняка найдется еда, они выжили благодаря этой неврологической реакции, и теперь эта реакция есть у нас. Точно так же можно считать, что даже если музыка кажется исполненной смысла, этот смысл – иллюзия. В таком же свете можно рассматривать и любовь. Если мы – результат действия слепых сил природы, значит, то, что мы называем «любовью» – всего-навсего биохимическая реакция, унаследованная от предков, которые выжили потому, что им помогла эта черта.

В присутствии великого искусства и красоты мы неизбежно чувствуем, что в жизни действительно есть смысл

Бернстайн и Данто подтверждают: несмотря на то, что мы, нерелигиозные люди, верим, что красота и любовь – просто биохимические реакции, в присутствии великого искусства и красоты мы неизбежно чувствуем, что в жизни действительно есть смысл, есть истина и справедливость, которые никогда не обманут наши ожидания, и любовь, которая значит для нас все. Отметим, что Бернстайн, никоим образом не принадлежащий к числу религиозных людей, не может удержаться от выражения «небесный», когда ведет речь о Бетховене. Следовательно, можно быть материалистами, считающими, что истина и справедливость, добро и зло – только иллюзии, и ничего более. Но когда мы видим искусство или даже красоту природы, сердца говорят нам совсем иное.

Еще один выдающийся художник, который объясняет нам то же самое, – Джон Апдайк. В его рассказе «Голубиные перья» подросток говорит матери: «Ты что, не понимаешь, что когда мы умрем, ничего не будет – ни солнца, ни полей, совсем ничего, ужас, да? Прямо океан ужаса». А потом, разглядев красоту голубиных перьев с их фактурой и цветом, он поражается определенности того, что за нашим миром стоит Бог, который позволит ему жить в вечности[192]. Кажется, будто Апдайк говорит: несмотря на всю веру нашего разума в случайность и бессмысленность жизни, при виде красоты мы понимаем, что не все так просто.

«Ну и что? – наверняка спросит кто-нибудь. – Если мы чувствуем, что в чем-то правы, это еще ничего не значит!» А разве сейчас мы говорим только о чувствах? Во время таких переживаний пробуждается скорее стремление или желание. Гете называл его