Разум в огне. Месяц моего безумия - [55]

Через несколько дней после того как меня в первый раз выписали, Стивен повез меня в гости к своей сестре Рэчел. Та жила в Чэтхеме, Нью-Джерси.

Помню вид, открывавшийся из моего окна. Мы проезжали по знакомым пригородным аллеям, усаженным рядами деревьев. Я смотрела в окно, а Стивен держал меня за руку свободной рукой. Думаю, мое возвращение в реальный мир нервировало его не меньше моего.

– Хорошая индейка, – вдруг проговорила я, когда мы свернули на дорожку к дому.

Я вспомнила вечер, когда Стивен принес мне в больницу остатки пасхального ужина – жареную индейку. Он засмеялся, я тоже улыбнулась, хотя в тот момент, наверное, и не понимала почему.

Стивен припарковался у навеса для хранения дров, под баскетбольным кольцом. Я потянулась к ручке двери, но мелкая моторика еще не восстановилась, и дверь я открыть не смогла. Стивен подбежал к моей дверце и помог мне выйти из машины.

Во дворе нас встречали сестры Стивена Рэчел и Бриджет и их маленькие дети – Эйден, Грейс и Одри. Они краем уха слышали, что со мной произошло, но Стивену было так больно об этом рассказывать, что можно сказать, они были не готовы к тому, что увидели. Бриджет и вовсе потрясло мое состояние.

Я была не причесана, покрасневший и воспаленный выбритый участок на голове все еще не зарос волосами; виднелись скреплявшие кожу металлические скобы. Веки слиплись от желтого гноя. Я ходила нетвердым шагом, как лунатик – одеревенелые руки были вытянуты вперед, глаза открыты, но взгляд не фокусировался. Тогда я понимала, что «не в себе», но понятия не имела, как глубоко шокировала внешняя перемена во мне тех, кто знал меня раньше.

Вспоминая моменты, подобные этому (а на раннем этапе моего выздоровления, когда я еще делала первые шаги, они случались часто), я жалею, что не могу помочь этому печальному, потерянному подобию себя, опустившись с небес и защитив его как ангел-хранитель.

Приказав себе не таращиться, Бриджет попыталась скрыть беспокойство – боялась, что я его почувствую, – но в итоге разволновалась еще сильнее. Мы с Рэчел познакомились на первом дне рождения ее дочери в октябре. Тогда я была открытым и разговорчивым человеком и в отличие от прошлых пассий Стивена меня ничуть не смущало то, что с родными его связывают столь близкие отношения. Теперь же перемена была разительной – колибри превратилась в ленивца.

В силу своего возраста Одри и Грейс не замечали, что что-то не так. Но общительный шестилетний Эйден держался в стороне: его явно нервировала странная новая Сюзанна, совсем не похожая на ту, которая играла с ним и подшучивала над ним всего пару месяцев назад. (Впоследствии он признался маме, что я напомнила ему умственно отсталого, с которым он часто встречался в городской библиотеке. А я даже в полуосознанном состоянии чувствовала его настороженность и не понимала, почему он так меня боится.)

И вот мы стояли на дорожке во дворе, пока Стивен раздавал подарки.

После выписки из больницы мне захотелось раздать мягкие игрушки, которых за время болезни накопилось немало. Я была благодарна тем, кто подарил их мне, но они вызывали у меня тревожные ассоциации с тем периодом, когда я снова впала в детство и стала беспомощной. Мне хотелось избавиться от них и подарить их детям. Эйден торопливо поблагодарил меня и спрятался за спину матери, а две его маленькие сестрички вцепились мне в ноги и пропищали: «Спасибо!»

Это воспоминание о первом случае взаимодействия с внешним миром – первом из многих – длилось всего пять минут. После того как Стивен раздал подарки, разговор утих; все присутствующие преодолевали внутреннее сопротивление, пытаясь поддерживать ничего не значащую беседу и одновременно игнорировать самое главное, что сейчас их занимало: мое ужасное состояние. Неужели теперь я буду такой всегда? Будь я собой, то попыталась бы заполнить неловкие паузы в разговоре. Но сегодня я этого не делала. Я молчала и не выказывала эмоций, а внутри кричала от отчаяния, мечтая сбежать от этого общения, причинявшего боль всем участникам.

Стивен почувствовал мою усилившуюся неловкость, положил ладонь мне на спину и повел меня в машину, где было безопасно; в машину, которая вернула нас домой, в маленький защищенный мирок, уединенное убежище. Хотя встреча с родственниками была краткой, прошла без казусов и на фоне других событий выглядела незначительной, в моей памяти она отпечаталась как поворотный момент первого этапа выздоровления, безапелляционно свидетельствовавший о том, какой болезненный и долгий путь мне еще предстояло пройти.

Ясно помню еще один случай, относящийся к тому же размытому периоду после выписки: первый раз, когда я увидела брата. Пока моя жизнь менялась безвозвратно, Джеймс заканчивал первый год обучения в университете Питтсбурга. Хотя он очень просил родителей разрешить ему меня навестить, те были неумолимы: он должен был окончить первый курс. И когда наконец все экзамены были позади, отец поехал в Питтсбург, чтобы привезти брата домой. Они ехали шесть часов, и за это время папа рассказал все, что мог, о событиях прошедших месяцев.

– Готовься, Джеймс, – предупредил он. – У тебя будет шок, но мы должны настроиться на лучшее.