Разум убийцы. Как работает мозг тех, кто совершает преступления - [25]

На юридической арене судебная психиатрия предполагает сопоставление современных психиатрических концепций с размытыми и зачастую устаревшими юридическими определениями. Это сложное интеллектуальное упражнение для любого эксперта, особенно в такой неточной науке, как психиатрия. Как однажды сказал Найджел Истман, профессор судебной психиатрии в Больнице святого Георгия, это похоже на игру в крикет регбийным мячом [21].

Мою дачу показаний пришлось прервать из-за начала обеденного перерыва. К судьям в Олд-Бейли обращаются «милорд», поскольку, хотя они являются окружными судьями, эти представители власти носят почетное звание судей Высокого суда и имеют титул лорда. Судья весьма сурово напомнил мне, что я не должен обсуждать свои показания с кем-либо во время перерыва, поскольку нахожусь под присягой. Не могло быть и речи о том, чтобы адвокаты подсказали что-либо эксперту. Таким образом, хотя меня манили суши-бары и бистро рядом со зданием суда, я предпочел перекусить крошечным бутербродом с сыром в столовой на третьем этаже. У меня была возможность перечитать свой отчет и подготовиться к вероятным вопросам, многие из которых должны были поставить под сомнение мою компетентность и анализ доказательств.

Как только я закончил давать показания, эксперт Королевской прокурорской службы произнес последнее слово в качестве «опровержения» психиатрической защиты. В США прокуроры могут привести специалиста, который будет оспаривать любые попытки психиатра оградить подсудимого от смертной казни. Это порождает этические проблемы, с которыми, к счастью, мне не приходится сталкиваться.

Эксперт Королевской прокурорской службы избрал хитроумную тактику. Он не оспаривал большинство пунктов нашего отчета. Однако, согласившись с диагнозом, специалист заявил, что если сексуальное удовлетворение считать частью преступления, то присяжные должны считать поведение подсудимого целенаправленным и ни в коем случае не смягчать наказание, несмотря на его психическое состояние. Эта хитрая уловка позволила эксперту Королевской прокурорской службы не оспаривать наш тщательно взвешенный диагноз. Она также дала ему возможность избежать главного вопроса, а именно: объясняло ли психическое состояние подсудимого совершенное им убийство?

Вторая часть судебного заседания, на которой решалось, имелись ли основания для смягчения наказания, поднимала не медицинские, а этические вопросы. Я всегда избегал выражать мнение об ответственности и высказывался на этот счет только тогда, когда меня жестко подталкивал к этому судья. Даже в этом случае я говорил, что присяжные должны принять решение самостоятельно: «Милорд, я бы сказал, что психические отклонения могут влиять на вменяемость, но на вопрос о том, повлияли ли они на вменяемость подсудимого в момент совершения преступления, отвечать не мне, а суду, то есть вам и присяжным заседателям».

Уотсона признали виновным в убийстве. Решение было единогласным. Нам включили видеозапись с опроса, где он разрыдался. Учитывая то, что сказал преступник, мы все согласились, что он плакал из-за жалости к себе, а не к жертве. Приговор: пожизненное лишение свободы с минимальным сроком отбывания наказания 25 лет.

Во время повторного рассмотрения нескольких нераскрытых дел много лет спустя Уотсона признали виновным в двух сексуальных нападениях и одном особенно агрессивном изнасиловании. Это случилось до того, как он совершил последнее изнасилование и убийство. Мне это казалось вполне логичным, поскольку такая внезапная эскалация девиаций вплоть до убийства на сексуальной почве казалась чрезмерной.

Задав Уотсону последний вопрос во время первичной экспертизы, я задумался о его содержании в Белмарше. Режим был максимально строгим, и это значило, что преступника 20 часов в сутки держали в одиночной камере ради его собственной безопасности, еду доставляли на подносе, дневного света не было. Прогулки во дворе он совершал в полном одиночестве, полости тела досматривали до и после каждого свидания, телефонные звонки были ограничены, алкоголь и наркотики запрещены, и еда к тому же была омерзительной. Я спросил, как он переносит все это. Он улыбнулся и сказал: «Нормально, док. Здесь тепло, и я чувствую себя в безопасности. Мне наконец кажется, что я в правильном месте».

Суд над Уотсоном завершился в 2004 году, но мне пришлось ждать до 2005 года, чтобы прочитать опубликованные материалы расследования дела Харди. Эта неизбежная задержка лишала меня возможности наслаждаться солнечными днями до вердикта.

Когда данные наконец были обнародованы, я не пришел на пресс-конференцию – это было бы уже слишком. Одним ясным утром, проезжая по Масуэлл-Хилл, по радио прозвучала новость: «Психиатры реабилитированы в ходе расследования дела Кэмденского потрошителя».

Во время расследования выяснилось, что Харди не могли дольше держать в психиатрической больнице в соответствии с законом «О психическом здоровье» и тем, что врачам было известно о нем на момент выписки. Первоначальное обвинение в убийстве в январе 2002 года было снято, поэтому два психиатра, которые встречались с ним в тюрьме Пентонвиль, поступили правильно, направив его в психиатрическую больницу из здания суда. Это решение было принято на основании того, что он совершил порчу имущества в состоянии тяжелого алкогольного опьянения, и, поскольку у него было биполярное расстройство, лечение в психиатрической больнице казалось лучшим вариантом, чем выход на свободу прямо из тюрьмы.