Разум - [17]

История меня мало позабавила.

Жена включила радио. Раздалось хоровое пение. Пели вариации на тему словацких песен, это ужасно умилительно, хотя обычно разбираешь каких-нибудь два-три слова (например, «матушка родимая», «хлопцы удалые» или нечто подобное), по которым ни за что не определишь содержание песни.

Когда тенор допел, жена заметила: будь я более чутким, не ходил бы таким взвинченным. Она знает, к примеру, дирижера одного хора, так тот вообще не нервный и очень из себя утонченный.

Я ответил, что хоровое пение мне никогда не нравилось — в нем есть что-то надуманное, особенно это касается попурри из народных песен, связанных замысловатыми переходами. Послушаешь такое час — и хватит тебе на много месяцев. Любопытно, чем, какими критериями руководствуется композитор, когда компонует, выстраивает в единое целое разрозненные песни. Такой эпигон может довести человека до бешенства.

Жена разъярилась: вечно я хочу доказать, что во всем разбираюсь лучше других, а сам попробовал бы написать хоровую музыку — ни черта не получится.

Я спросил, почему женщины любят мужчин утонченных. После этого риторического вопроса я уточнил, что тот, кто позволяет себя втянуть в хор, где на даровщинку по вечерам поются всякие попурри, не может быть утонченным. Такого человека нельзя считать нормальным. За музыку надо получать деньги — как и было прежде, когда музыкант кормился своим ремеслом. Нормальному человеку не всегда хочется петь — хотя бы по тем же вторникам и пятницам. Если искусством занимаются регулярно, оно должно стать обычной работой, а иначе приведет к безумию.

Жена сказала:

— А чего ж тогда ты играешь на гитаре и на флейте, если нигде не работаешь и не получаешь за это ни шиша?

— Я?! — восклицаю. — Игрой я просто воскрешаю воспоминания о тех временах, когда готовился к жизни. Да. Я хотел играть и знать все, изучить языки и способы самозащиты… а сейчас играю только ради того, чтобы расслабиться, чтобы о чем-то подумать.

— Тогда ты тоже ненормальный, — сказала жена.

Я кивнул. Добавил еще, что другие мужчины в моем возрасте уже ничему не учатся. А я читаю работы по экономике, книги по математике, астрономии, недавно я купил учебник по молекулярной биологии и патологической физиологии — короче, хочу быть ученым, ученью люди мне всегда внушали уважение. Надо признаться, далеко не все в этих науках я понимаю, мне недостает специального образования, однако мне близки многие научные проблемы, и хоть особо на их разрешение не рассчитываю, но науку не сбрасываю со счетов — словом, человек я просвещенный. Самоучка. Если кто-то думает, что оскорбит меня, назвав самоучкой, он глубоко ошибается. Никогда я и не хотел быть другим. Сократ тоже был самоучкой.

Жена заметила: те музыканты, что ходят по вторникам и пятницам петь в хоре, тоже самоучки.

— А вот и нет! Эти-то не самоучки, они входят в организацию, где чему-то учат. Даже когда поют в корчме, эти люди не преминут возвысить свой голос над остальными поющими — и в прямом, и в переносном смысле — и заметить, что-де «знают толк в этом деле», что собаку съели на нем — их хормейстер был такой-то и такой-то, он для них божество, но для сидящих вокруг певунов имя неизвестное, как говорится, ноль без палочки. Это совсем другой случай, чем мой. Такие любят похваляться принадлежностью к хору, его авторитетом, традициями и прочим.

Не успели мы закончить эту дискуссию, как сестра принесла жратву для собак.

Жена понюхала собачью еду и объявила, что золовка опять решила ее оскорбить. Готовит для собак лучше, чем для людей, а потом поучает нас, что мы должны экономить.

Я предупредил жену: если от собачьей пищи ей станет плохо, никто не будет вызывать «неотложку». Да и к тому же у нее есть достаточно другой еды, пусть не обирает несчастных животных. Но никакие аргументы не действовали — жена просто хотела доказать, что моя сестра расточительна и дает собакам пищу, пригодную для людей. Я надел зимнее пальто и пошел вылил кашу в две собачьи миски. Увидев меня во дворе, псы, забыв от радости про жратву, принялись неистово прыгать. И тотчас направились к задней калитке, думая, что мы идем на прогулку — на мне было пальто.

И черный котенок Витязослав молниеносно спрыгнул с чердака и тоже наладился на прогулку.

Весенний воздух и голубоватые дали манили меня, я отворил калитку и прошел по травяной дорожке в конец сада, к другой калитке. Собаки уже ждали там, а котенок осторожно крался в нескольких шагах от нас, на случай, если собаки, потеряв совесть, начнут его гонять. Отворил я и ту калитку — и мы вбежали на склон, на тот самый, где собирал я мусор и бумаги.

Собаки припустились по обычной нашей дороге, а котенок следом — правда, он не спешил за ними, и не только потому, что ноги у него короче, он хотел быть ближе ко мне. Осторожничал — чего доброго, заявится свирепый чужой пес или старый кот, от которых придется искать у меня защиты.

Собаки обежали весь квартал, перебудили домашних сторожевых псов, а потом взнеслись на крутой холм — к воинской будке на Скале. Солдат они боялись (особенно их овчарку, у которой нет чувства юмора), и потому Скала служила естественным барьером между нашей территорией и лесом.