Разрыв во времени - [56]

– Меня здесь знают, – сказал Лео.

– Можно мне минеральной воды с лаймом? – спросила Пердита.

Пердита что-то рассказывала, но Лео не слушал. Он кивал и ловил ее взгляд, но не слушал. Сколько ей лет? Двадцать один, двадцать два… Да что с ним такое? Юность неотразима. Невосполнима. И молодые тратят ее понапрасну.

– Ответственный капитализм, – сказал Лео, сам удивившись тому, что услышал ее вопрос. – Вот что такое «Сицилия».

– Чем занимается ваша жена? – спросила Пердита.

– Я разведен, – сказал Лео. – А вы?

– Я не разведена, – сказала Пердита. – У вас есть дети?

Лео опустил взгляд.

– Нет. У меня нет детей.

Она едва не сказала… Но нет. Она положила себе на тарелку еще одну креветку. Она не знала, дорогие они здесь или нет. Дома они совершенно не дорогие.

Она ела больше, чем он. Женщины, которых он приглашал в рестораны, обычно вообще ничего не ели. Они заказывали еду, но не ели. А эта девушка не жеманилась. Она была простой и естественной. Не пыталась ему угодить. Она ему нравилась. Она спросила, почему он ничего не ест, и он не ответил: «Так полно мое сердце чем-то важным, что не до пиршеств мне».

Он просто взял креветку.

– Я хожу сюда потому, что мне нравится смотреть на реку, – сказал он. – Мне нравится думать, что Темза намного старее Лондона, что когда-то из этой реки пили мамонты.

– Темза узкая, – сказала Пердита. – Миссисипи, она как мир. Вы видели Миссисипи?

– Да, – сказал Лео. – У меня был друг. Он жил в Новой Богемии. Давным-давно. Так оно и происходит, когда стареешь; все, что было, давно прошло.

– Но настоящее остается, – сказала Пердита. – Оно здесь и сейчас.

– Вы молодая. У вас есть настоящее, потому что нет будущего. Когда я был молод, я целый год прожил в Париже. Я там работал. Я влюбился в реку… в Сену… На самом деле я влюбился в женщину. Возможно, поэтому вода кажется мне загадочной и романтичной. И я говорю сейчас не о банальной истории «мужчина встречает женщину». Я говорю о чем-то большем… о тоске и желании. Даже не знаю, как это выразить. В немецком есть слово verlangen. У меня отец – немец.

– Она была француженкой? Та женщина, в которую вы влюбились?

– Да. Миниатюрная, чем-то похожая на мальчишку, но очень женственная. Как вы.

Пердита густо покраснела. Лео неправильно понял ее смущение.

– Это был комплимент.

– Спасибо, – сказала Пердита.

Потом они долго молчали, глядя на воду. На блики огней. На лодки, подплывавшие к пристани.

Лео чувствовал странную легкость. Он был взволнован. Что со мной происходит? – подумал он. И тут же: Это просто смешно.

Он попытался сосредоточиться.

– Миранда, мы сейчас организуем большой благотворительный концерт… В следующие выходные. Может быть, вы захотите присоединиться? Заодно и посмотрим, как мы сработаемся. В основном будет инструментальная музыка. В несколько отделений.

– Дома я пою в группе, – сказала Пердита. – У нас женская группа. Мы называемся «Отчужденные».

– Интересно! А что вы поете?

– Ретроклассику. Мой папа – потрясающий пианист. Я пою, сколько себя помню. С рождения.

– Правда? – Его глаза потемнели от невысказанных слов.

– Да. Что с вами? Может быть…

– Нет, ничего, – перебил ее Лео. – Пустяки. Но эти пустяки… они…

Но эти пустяки – ничто. Весь мир со всем, что в нем – ничто, и небо, и земля, и я – ничто, и любовь, и потери – ничто.

Ближе к ночи стало прохладнее.

Пердита поблагодарила Лео.

– Если хотите, можем пойти прогуляться. Я покажу вам Лондон.

Она покачала головой. Он предложил вызвать ей такси.

– Я лучше пешком, – сказала Пердита. – Я люблю ходить пешком. У меня в телефоне есть карта. Тут недалеко.

Еще как далеко, подумал он, глядя ей вслед. От него до той жизни, которую можно назвать настоящей, далеко, как до Луны.

Лео приехал домой на такси. В доме горел свет. Лео вошел и выключил свет. На что там смотреть? Экран игровой приставки мерцал, как подсвеченный аквариум.

Ксено добавил нового игрока. Они собирали перья. Ну-ну. Как будто мир можно спасти надеждой и упорной работой. Лео распахнул крылья – все шесть – и полетел низко над городом в поисках перьев, которые надо поджечь. В поисках перьев, которые надо окунуть в воду.

Он подлетает к крыше Сорбонны. «Sicut umbra dies nostri», – говорит ему Ангел солнечных часов. Наши дни улетают, как тень.

Он предпочитает ее сестру. Она уже ждет, она готова его принять – та, что оголена по пояс, с высокой, пышной и твердой грудью. Наполовину мальчишка, наполовину девчонка. Ноги раскинуты в стороны. В руках – раскрытая книга, которую она никогда не читает. Он уже возбудился.

Одна пара крыльев удерживает его в воздухе, пока он занимается с ней. Вторая пара крыльев обнимает ее твердое золоченое тело. Третья пара стоит на спине, словно парус. Это такое безмолвное: «А пошли вы все на хер». Городу. Ксено. Себе самому. Иди на хер, Лео. Иди.

Он отрывается от нее, он закончил.

Лео проснулся на диване. Включил свет. Три часа ночи. Предрассветное время, когда жизнь сворачивается калачиком и сжимается в тугой комок, словно мир, не готовый раскрыться. Пока Лео спал, радио включилось само собой.

Женский голос читал нараспев: «Десять тысяч лет стой на коленях ты под вечной бурей, постясь на голых камнях, в лютой стуже, – твои молитвы все ж богов не тронут, и нет тебе прощенья!»