Разрыв с Москвой - [29]

На аэродром моего отца вызывали потому, что советская сторона хотела, чтобы несколько врачей, посмотрев на Рузвельта на близком расстоянии, дали оценку слухам насчет его плохого здоровья. По словам отца, все врачи сошлись на том, что Рузвельт и в самом деле выглядит нездоровым и очень усталым.

Много позже, уже работая в Министерстве иностранных дел, я познакомился с теми, кто принимал участие в Ялтинской конференции, и узнал, что Сталин и Молотов пытались использовать к своей выгоде физическое состояние Рузвельта. Они оказывали на него сильное давление, рассчитывая, что болезнь сделает его более податливым в трудных и напряженных дискуссиях. У них никогда не было иллюзий насчет того, что Черчилль согласится с советскими идеями организации послевоенного мира, не верили они и тому, что Рузвельт — истинный друг Советов, но, по их мнению, с ним можно было скорее столковаться, чем с Черчиллем.

Конечно, мой отец не был посвящен в ялтинские переговоры, но он понимал, что дело идет о послевоенном мире. Он говорил нам, что на конференции будет рассмотрена идея создания новой международной организации для сохранения мира: наверное, тогда-то и возник мой интерес к ООН.

Не стану делать вид, будто моя послевоенная юность была хоть в какой-то степени омрачена муками пробуждающегося гражданского сознания. Это были хорошие и по большей части безмятежные годы моей жизни. Я играл в баскетбол и шахматы, собирал марки, бегал в театр, научился водить машину и вообще пользовался тем, что после смерти брата остался единственным ребенком. Школу я кончил в 1949 году. Мои интересы были столь разнообразны, что я не слишком представлял себе, какую профессию выбрать. Одно время я хотел быть летчиком, как Геннадий. Потом я пристрастился к кино, меня интересовала актерская и режиссерская работа.

Родители мечтали, что я последую по стопам отца и буду поступать в Симферопольский медицинский институт. Но я не хотел быть врачом. Я твердо знал, что хочу учиться в Москве, центре культурной и политической жизни, месте, где случаются самые важные и интересные события и где можно получить самое лучшее образование.

Я еще мечтал о режиссерской карьере, когда в 1949 году приехал в гости к двоюродному брату, который жил в Москве. Он попытался убедить меня в том, что мне нужно заняться языками, историей, юриспруденцией. После войны я очень интересовался политикой и историей. Мой кузен был студентом Московского государственного института международных отношений, и он уговорил меня попробовать поступить в это весьма закрытое учебное заведение для будущих дипломатических и политических кадров. Мне нравилась идея стать дипломатом, по душе мне была и перспектива поехать за границу: я не собирался прожить всю жизнь в маленьком городке.

Однажды Берт Джонсон спросил меня, трудно ли было поступить в МГИМО, и я сказал, что и да, и нет. В мое время туда поступали еще на основании результатов экзаменов, но в 70-е годы институт превратился в учебное заведение для детей элиты, и тут оценки роли не играли. В Москве даже шутили, что единственный конкурс в МГИМО — это конкурс родителей — победителями становились те, кто занимал наиболее важные и влиятельные посты. Я и сам воспользовался своим служебным положением, чтобы обеспечить место в институте моему сыну.

Популярность МГИМО среди "золотой молодежи”, детей крупных партийных и правительственных работников, объясняется тем, что этот институт открывает двери для работы за границей, и многих эта перспектива привлекает исключительно с точки зрения приобретения заграничных товаров. С расширением дипломатических отношений в послесталинскую эпоху заграничные путешествия стали привилегией высшего класса, и в 60-е — 70-е годы высокий уровень образования, некогда типичный для МГИМО, сильно упал.

В мое время все-таки еще имелась какая-то степень интеллектуального конкурса, хотя критерием для приема являлись не одни только отличные отметки. У меня в семье все было в порядке, никто не занимался антигосударственной деятельностью; в моем аттестате были прекрасные оценки. Но и этого было мало: требовалась специальная рекомендация от Евпаторийского райкома. Вернувшись в Крым, я предстал перед партийными чиновниками, которые прочитали мне длинную лекцию о том, что я должен быть хорошим коммунистом (к тому времени я, разумеется, был комсомольцем), что учиться в Институте международных отношений — большая честь и удостоившиеся ее ДОЛЖНЫ ПОСТОЯННО проявлять свою преданность делу партии и народа. Я изо всех сил старался придать себе вид внимательного слушателя, с энтузиазмом принимающего все наставления, и получил благословение партии.

1 сентября 1949 года я стал студентом МГИМО, который помещается в невзрачном сером четырехэтажном здании возле Крымского моста.

Поначалу МГИМО был небольшой специальной школой для подготовки дипломатических и других политических кадров, число студентов не превышало ста, и сам институт был отделением МГУ. Но в 1945 году он стал самостоятельным учреждением, которое курировало Министерство иностранных дел, а позднее также и Министерство внешней торговли. За год до моего поступления были созданы три факультета: международного права, международных отношений и мировой экономики. Затем добавились факультеты восточных языков и журналистики. Я выбрал факультет международного права и решил изучать французский, чтобы впоследствии работать дипломатом во Франции.