Разрыв с Москвой - [23]

Еще какое-то время я оставался начеку, и всякие, даже самые незначительные отклонения от обычной рутины в Советской миссии казались мне подозрительными. Но все шло по-прежнему, и понемногу шок "кубинского кризиса” рассеялся.

Именно в это время я сделал поразившее меня открытие: между шпионажем и дипломатией много общего. Это, надо сказать, несколько меня успокоило. Шпионы и дипломаты живут двойной жизнью: одна жизнь — для внешнего мира, другая — среди тех, кому они доверяют или на кого работают. Обе работы требуют постоянной бдительности, крепких нервов и времени для сбора и передачи информации.

Я постепенно освоился со своей новой ролью. Джонсон был прав, уверяя меня, что сбор информации для него довольно скоро превратится в часть моей обычной работы. Это требовало какого-то дополнительного времени, но я сумел с этим справиться. Однако Джонсон ошибся, считая, что мои страхи пройдут. Где-то в подсознании всегда жила тревога. Я полностью отдавал себе отчет в том, что все-таки дипломата и шпиона ожидает разный конец. Дипломат, как правило, заканчивает свои дни в почете, а смерть застает его в собственной постели. Шпионы — даже самые блестящие — часто погибают, либо проводят остаток своих дней в тюрьме и бесчестье.

6

На одно из свиданий в гостинице "Вальдорф” Джонсон привел агента ФБР Тома Крогана, которого интересовала информация о деятельности его коллег в КГБ. О специфической оперативной работе КГБ я знал немного, но на протяжении своей карьеры я немало имел дело с агентами КГБ. Формально я был начальником многих из них на моей предыдущей должности в Миссии и на теперешнем посту заместителя Генерального секретаря. К тому же некоторые мои однокашники в Московском государственном институте международных отношений (МГИМО) пошли на работу в КГБ и стали профессионалами-оперативниками. Кое с кем из них я до сих пор поддерживал отношения.

Посмотрев списки, которые принес с собой Кроган, я понял, что могу быть ему полезным. Но предложение улучшить мои связи с КГБ я отверг, хотя Кроган очень на этом настаивал. КГБ, по его словам, может быть бесценным источником информации и опасным врагом, и мне лучше всего сохранять с ними добрые отношения.

— Это невозможно, — ответил я. — Большинство из них — неприятные и нечистоплотные люди, а некоторые просто дураки. Я стараюсь поддерживать с ними нормальные рабочие отношения, но им этого мало. Они хотят каждого держать под контролем, заставить всех нас работать на них и плясать под их дудку.

Я сказал Крогану, что не собираюсь заводить приятелей среди сотрудников КГБ ради того, чтобы помочь ему. Все, что я знаю, я готов рассказать, но для более широкой информации пусть использует другие источники.

Я начал с описания начальника шефа КГБ в Нью-Йорке, Бориса Александровича Соломатина, невысокого, приземистого генерал-майора или, как мы его называли, резидента. Когда я был назначен заместителем Генерального секретаря, Соломатин несколько раз приглашал меня к себе выпить и "по-болтать”. Он — человек циничный, грубый, да к тому же пьяница, живет отшельником в своей прокуренной берлоге и других туда заманивает.

Ни в каких операциях за стенами Советской миссии он не участвовал, он направлял агентов, которые этим занимались. Сам Соломатин редко выходил из Миссии, только в Глен Коув выбирался. По официальной должности — он заместитель Постоянного представителя СССР в ООН и находится в ранге министра, пользуясь дипломатическим иммунитетом.

Его двухкомнатная квартира в Миссии, где он живет с женой Верой, не такая крепость, как шифровальный зал, но тоже безопасное и надежное место. Для борьбы с американским прослушиванием, в эффективности и постоянстве которого он не сомневался, Соломатин завел два телевизора и стереосистему, и что-нибудь одно было всегда включено. Поскольку у него практически не было никакого контакта с американцами, он буквально жил телевизором, особенно любил новости и мог смотреть их сразу по двум программам — Си-би-эс и Эй-би-си. Другим его любимым занятием было слушать пленки с русскими песнями времен второй мировой войны и предаваться воспоминаниям о том времени, когда он был пехотным офицером.

Сейчас ему было за пятьдесят, он тоже кончил МГИМО, и я знал его много лет. После моего приезда в Нью-Йорк в 1973 году он открыто пытался вовлечь меня в шпионскую деятельность КГБ. Однажды, развалившись на тахте с сигаретой в зубах, он сказал, пристально глядя на меня:

— Ты мог бы быть одним из наших лучших сотрудников. — Потягивая водку, он продолжал в тоне конфиденциальной беседы: — Ты везде ездишь, со всеми говоришь. Тебе просто надо сообщать нам о том, что ты слышишь. Ведь, в конце концов, мы оба работаем на наше государство.

Он сказал, что любая интересная информация, поставленная мной, будет послана в Главное управление КГБ в Москве и несомненно привлечет внимание Политбюро.

— Мы умеем работать, — заявил он самодовольно, — не то что эти бюрократы из вашего Министерства иностранных дел: сидят, как наседки, на драгоценной информации и все никак не снесутся. Сотрудничество с нами поможет твоей карьере.