Разрыв с Москвой - [20]

Он настаивал, и моя решимость ослабла, но неудовлетворенность нисколько не уменьшилась. Американцы взяли меня в осаду, им казалось, что я заранее на все согласен. Мне пришлось волей неволей согласиться на новые условия. И, несмотря на "замечательное место встреч”, я прекрасно понимал, что опасность по-прежнему вполне реальна.

Особенно ясно проявилось это через несколько недель, в начале февраля, в необычно солнечный день. Я шел из здания ООН к месту встречи, наслаждаясь прогулкой и оживленной толпой, высыпавшей на ленч. Я люблю смотреть на нью-йоркские улицы. Здесь, конечно, нет таких московских красот, как церковь Николы в Ткачах, мое любимое место на пути на работу, или Москва-река, обрамленная зеленью парка Горького, но зато на этих улицах столько жизни!

У меня было прекрасное настроение в то утро. Войдя в здание с Первой авеню, я остановился, чтобы дать глазам привыкнуть к сумраку после солнечного света, и вдруг услышал радостное:

Товарищ секретарь, какой сюрприз! Что вы тут делаете?

Передо мной стоял бывший сотрудник Секретариата, когда-то работавший в моем отделе, протеже Гелия Днепровского, советского чиновника из отдела кадров Секретариата. Я еле выдавил из себя ответное "здравствуйте”.

— У вас тоже здесь врач?

— Да, стоматолог, — ответил я.

— А мой принимает вот в том кабинете, — он указал вправо. — Ну ладно, не будем опаздывать. Всего доброго.

Все это продолжалось не больше минуты, и сама по себе встреча была нисколько не подозрительна, но от моего хорошего настроения не осталось и следа. Я вновь погрузился в мир моих подозрений и страхов, вновь оказавшись невероятно далеко и от шумного веселья полуденного Манхэттена и от тихих серых улиц Москвы.

Я сделал вид, будто направляюсь в кабинет стоматолога, потом, убедившись, что в вестибюле никого нет, вошел в лифт. Наверху, не успев даже поздороваться с Джонсоном, я сразу выложил ему все, что случилось. Я сказал, что при том, что столько сотрудников ООН бывают в этом месте, оно никак не может считаться безопасным. Часто здесь бывать нельзя.

Джонсон возразил, что стоматолог — очень надежная крыша, тем более что КГБ известно, что я, как и другие советские чиновники, предпочитаю пользоваться услугами американских врачей и у меня есть специальное разрешение на это.

Он не понимал меня. Меня беспокоило то, что здесь меня могли видеть сотрудники секретариата, и если пойдут разговоры на эту тему, то это вполне достаточное основание для КГБ проверить записи стоматолога и убедиться, что я бываю у него довольно редко. В ответ на возражение Джонсона, что записи американских врачей не могут быть никому предоставлены без разрешения пациента, я напомнил ему о недавнем скандале.

— Разве вы не помните, как были выкрадены записи психиатра, который лечил Даниэля Эльсберга, выдавшего бумаги Пентагона? Несколько парней вломились в кабинет врача и взяли записи. Вот и все. Неужели вы полагаете, что КГБ на это не способен? Я вас уверяю, это место небезопасно.

— Может, вы и правы, — медленно ответил Джонсон. — Надо будет подумать о переезде.

Я встал.

— Я должен идти. У меня больше нет времени.

Джонсон не задерживал меня.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Я понимаю, что вы расстроены. Но когда мы можем увидеться?

— Не знаю. Мне необходимо подумать обо всем этом. Мне это все осточертело. Может быть, я обращусь к какой-нибудь другой стране. Если мне будет что сказать вам, я позвоню.

Эти слова вырвались у меня неожиданно, я совсем не собирался угрожать Джонсону. В последующие недели я занимался тем, чем мне следовало бы заняться до этого взрыва: анализировал реальные возможности. Я пришел к выводу, что использовал против Джонсона оружие, которое не только не в состоянии помочь мне, но даже может и повредить.

Теоретически у меня были другие альтернативы, просто ни одна из них меня не устраивала. Я мог попытать счастья с каким-нибудь европейским правительством, и хотя, скорее всего, этому правительству не захочется осложнять отношения с Москвой, вряд ли, однако, оно решится нарушить свои собственные традиции и не предоставит мне убежище. Например, Англия, вероятно, довольно быстро согласилась бы принять меня.

Но по правде сказать, я нигде не буду чувствовать себя так, как в Америке. Я жил здесь много лет, и я понимал, что если у меня где-нибудь есть второй дом, то он в США.

Я понимал также, что мне трудно будет осуществить мои надежды без поддержки властей США, без восстановления контактов и сотрудничества с Бертом Джонсоном. Я не мог просто обойти его. Если я заявлюсь в Государственный департамент или, например, в Миссию США при ООН и попрошу безотлагательно предоставить мне убежище, мой отказ сотрудничать с ЦРУ наверняка скажется на их реакции. Они могут предоставить мне убежище, но вряд ли мне стоит рассчитывать на большее. Американские официальные лица будут считать меня в лучшем случае человеком ненадежным, в худшем — подозрительным. Коль скоро я согласился сотрудничать, я должен был понимать, что связываю себя с ними на неопределенный срок. В поисках подлинной свободы я отдал в заклад те крохи, которые у меня были.