Разрыв с Москвой - [18]

— Что еще было в телефонограмме? Вы помните, кто ее подписал и когда она отправлена? — спрашивал он.

Я ответил на его вопросы, но подчеркнул, что болыпинст-во сообщений от Толстикова отличалось такой пространностью и поверхностностью, что эксперты в Министерстве иностранных дел всегда смеялись над его "прозой” и издевались над неумением анализировать. Последняя телефонограмма не исключение. В ней столько ортодоксальных советских обличений в адрес Мао Цзедуна, что это секретное сообщение вполне могло бы появиться в советской прессе в качестве стандартной полемической статьи.

— Повторенье — мать ученья, — пошутил я.

Послу надо было только переписать несколько передовиц из "Правды” и придать им местный колорит. Таким образом, он всем доказывал, что правда — это именно то, что думают ортодоксальные члены Политбюро.

Я добавил, что советские дипломаты в Китае часто не в состоянии различить нюансы, которые могли бы иметь политическое значение, или понять, какое течение могут принять события. Вот почему я решил, что Джонсону нужно знать об этой телефонограмме. Ведь Толстиков в ней почти что признавался, что его основными источниками информации в Китае были другие иностранцы и дипломаты, причем не очень высокого уровня.

Хотя в телефонограмме не было очень важных сообщений, мы долго говорили о ней в тот вечер. Выйдя от Джонсона, я увидел, что на улице идет сильный дождь. Миллионы нью-йоркских огней придавали розовый оттенок низким, тяжелым тучам. Я устал, я долго говорил, но на этот раз между нами установилось действительное взаимопонимание, и я радостно вдыхал сырой воздух.

5

Я читал шифрованные телефонограммы и другие секретные материалы, прибывавшие из Москвы дипломатической почтой. Кроме того, в Нью-Йорк приезжали чиновники из Центрального комитета и Министерства иностранных дел, сотрудники научных институтов и других учреждений и друзья из посольства в Вашингтоне. Благодаря потоку частных писем, которые, во избежание непременной проверки цензорами КГБ, провозят взад и вперед отдельные дипломаты и просто туристы, я следил за тем, что происходило в Москве, за событиями в кулуарах и слухами.

Я держал Джонсона в курсе того, что происходит в Кремле, особенно учитывая разногласия между Брежневым и Косыгиным насчет будущего советско-американских отношений, информировал его об инструкциях Москвы послу Анатолию Добрынину в Вашингтоне, о деталях советской политики, объяснял политическую подоплеку событий в разных частях земли. Я рассказал ему о советской позиции на переговорах о контроле за вооружением — ОСВ и других, в том числе о рекомендациях по отступлению, содержащихся в инструкциях. Я рассказал ему о советских планах продолжать борьбу с движениями в Анголе, не признающими роли Москвы в стране. От чиновников в Москве, занимающихся экономикой, я получил информацию, что нефтяные запасы в районе реки Обь скоро иссякнут и через несколько лет СССР столкнется с трудностями расширения нефтедобычи на меньших и менее доступных месторождениях. Конечно, я регулярно информировал Джонсона о том, что происходит в Миссии. Однако я не мог проводить с ним много времени, не привлекая внимания КГБ. Постепенно передача информации стала очень сложным делом, я нервничал, не находил себе места.

Подходил к концу 1975 год, а я все еще не мог решиться рассказать Лине или Анне о том, что задумал. Я много работал и очень уставал. Мне был необходим отдых, перемена климата и обстановки. Надо было увезти Лину из Нью-Йорка в какое-нибудь место, где я мог бы раскрыть ей свои планы. Оставив Аню у друзей в Глен-Коуве, мы улетели во Флориду встречать Новый год — год, который, как я надеялся, станет для нас началом новой жизни.

В Майами погода стояла прекрасная, вода в океане была теплая, а отель "Гариллон” располагал к отдыху. Вдали от Миссии и тайных встреч я почувствовал, как спадает напряжение. Наши квартиры в Нью-Йорке и Глен-Коуве наверняка прослушивались КГБ, но здесь, в Майами, у них просто не хватило бы времени вмонтировать в наши комнаты подслушивающие устройства. И даже если за нами кто-то и следил, делали они это с большого расстояния. Я не замечал никакой слежки и чувствовал себя свободно и уютно.

Накануне Нового года мы с Линой пошли в маленький итальянский ресторанчик неподалеку от гостиницы. Здесь, в этом уютном месте, полюбившемся нам обоим, я и начал разговор, к которому столько готовился.

— Правда, тут замечательно? — спросил я.

Лина согласилась.

— Мы с тобой прекрасно проводим время.

— Жаль только, что все это так быстро кончается. Вот уже пора возвращаться в Нью-Йорк, к Малику, к КГБ и этим партийным лизоблюдам. Я устал. Я это понял еще там, в Нью-Йорке, я не знаю, сколько еще протяну.

Лина озабоченно посмотрела на меня.

— Я говорю серьезно, — продолжал я. — Нам нужно основательно подумать о том, не вернуться ли нам в Москву: там я могу найти работу, которая будет не так утомительна. Или что-нибудь еще придумать.

— О чем ты говоришь? — В голосе Лины звучала тревога. Даже мой осторожный намек обеспокоил ее. — Нам нужно пробыть в Нью-Йорке как можно дольше. Ты что думаешь, мы сможем в Москве достать все, что нам нужно? Ты, может, забыл, что за рубли ничего этого не купишь. Вспомни, ведь даже члены Политбюро не могут иметь того, что у нас есть в Нью-Йорке. И если мы застрянем в Москве, то со всем этим придется распроститься.