Разрушитель магии - [22]

К тому времени, когда Кире исполнилось семь лет, сама она о своей особенности разве что смутно догадывалась… зато все малолетние герунские шалопаи успели смекнуть: если захотелось и приключений на свою голову найти, и выйти из них целыми-невредимыми, надо взять с собой эту робкую невзрачную девчонку. Сама она, увы и ах, пострадать, конечно, могла, зато те, кто составил ей компанию — едва ли.

Когда один из приятелей Киры вздумал стянуть из булочной несколько мягчайших свежих бубликов, ему удалось благополучно удрать с добычей, а вот самой Кире — нет. Пробежав пару десятков шагов, она споткнулась чуть ли не на ровном месте и распласталась на булыжниках мостовой. И Тьма бы, казалось, с ушибами. Так ведь тогда же ее настиг разъяренный булочник. Чтобы, дав сперва незадачливой беглянке подзатыльника, ухватить ее за розовое ушко да отволочь домой, к родителям. Где Кире перепадало уже от них.

Когда трое мальчишек и две девчонки, включая Киру, под покровом ночи удрали из отчих домов и теплых постелей, да забрались в чужой огород — полакомиться сладкой дыней — нетрудно было предсказать, кому из той шайки не удалось незаметно с огорода сего улизнуть. Уходя последней и влезая на забор, Кира поцарапалась в потемках, потом сорвалась и бухнулась на землю. Где (а чего еще ждать от маленькой девочки?) в голос разревелась. Чем очень скоро привлекла внимание хозяев сладких дынь.

Взяли с собой Киру как-то раз и двое охламонов чуть ли не вдвое ее старше. Планы у них были, на собственный взгляд, грандиозные: связать плот да сплавиться по безымянной речке, протекавшей недалеко от городка.

Далеко уплыть юным покорителям вод не удалось — кое-как скрепленный плот на ходу развалился минут, примерно, через пятнадцать после отбытия. К счастью, случилось это недалеко от берега. Точнее, не слишком далеко для умевших плавать мальчишек. Но не для их сопливой спутницы: она-то подобным умением похвастаться не могла. Вот и пришлось охламонам, успевшим самим на берег выбраться, спохватившись, броситься на выручку своего живого талисмана. А когда спасли, когда вытащили и откачали, когда все трое, наконец, вернулись домой и получили по заслугам — хотя бы один из охламонов наверняка задался досадливым вопросом: «Почему не получилось? Ведь взяли же с собой козявку эту, удачу приносящую?» И невдомек было вопрошающему, что при сплаве том ему с приятелем как раз повезло. В противном случае плот могло унести к ближайшему водопаду, а там за жизни трех пассажиров самодельного суденышка никто бы не дал и ломаного гроша.

Годам к десяти до Киры дошло, что гулять лучше в одиночестве. Во всяком случае, безопаснее. Так она думала, и все чаще на улицах Геруна ее можно было увидеть, бредущей с выражением угрюмым и даже каким-то отстраненным. Надо ли говорить, что натолкнувшись на неприветливое лицо девочки, прежние друзья-приятели, как червь яблоком привыкшие пользоваться ее удачей, вскоре от Киры отвернулись. Перестали подбивать на новые авантюры, даже здороваться теперь забывали.

Когда пройденные на сотни раз пыльные улочки надоели, Кира стала выбираться в окрестности городка. И с каждым разом отходила от него все дальше… пока одна такая прогулка едва не стала для девочки последней.

По всей видимости, где-то недалеко от Геруна проживал то ли заводчик охотничьих собак, то ли богач, охотою баловавшийся. Жил-поживал, да и умер. А может, собак везли да недовезли от заводчика к богатому охотнику-любителю. Как бы то ни было, а потерю хозяев твари эти пережили — успев, правда, одичать и теперь чувствовали постоянный голод. А потому на все живое и способное передвигаться смотрели, прежде всего, как на еду.

Со временем, если их вовремя не уничтожить, такие собаки становились опаснее даже, чем волки. С серыми лесными хищниками их сближала жизнь стаей и сопутствующая тому какая-то мрачная организованность. И в то же время, в отличие от волков, собаки не испытывали страха перед человеком… по крайней мере, одиноким. А также перед огнем. И если волки предпочитали охотиться по ночам, то одичавшим собакам для поиска пропитания годилось любое время суток. И любое место, не только лесная чаща.

Что до Киры, то она, встретившаяся на пути этой стаи, о подобных вещах не задумывалась. Да что там — вообще почти не обращала внимания на внешний мир, погруженная в собственные мысли. Встрепенулась девочка разве что когда услышала нестройный хор злобных лающих и рычащих голосов.

Живя в маленьком городке, чуть ли не в большой деревне, к собакам Кира успела привыкнуть и воспринимала их без страха. Любви, правда, не испытывала тоже. Четвероногие «друзья человека» почитались ею как неизбежная примета жизни в городке, где нет крепостной стены и всего три стражника. А значит, защита имущества и жизней герунцев была во многом заботою их самих. Вот и обеспечивали ее кто как мог. Кто-то вооружался, кто-то возводил вокруг дома забор повыше да покрепче, ну а кто-то заводил себе хвостатого четвероного сторожа. Причем немало было среди горожан и тех, кто старался все перечисленные способы совместить.

Правда, между собаками герунцев и одичавшей стаей имелась разница, заметная даже с беглого взгляда. Городские барбосы все больше рычали и гавкали из-за хозяйских заборов — точно приветствовали, а может, и предупреждали всякого прохожего. Но сами оставались для него невидимыми. А потому опасности по большому счету не представляли. Собаки же одичавшие… их Кира обнаружила, во-первых, слишком близко от себя, а во-вторых, их намерения были слишком очевидны. Оскаленные пасти, из которых капала слюна, острые зубы, глаза, сверкающие голодным блеском, наконец, рык, полный злобы, выдавал их пуще всяких слов. Эти собаки давно уже не нуждались ни в хозяине, ни в ласке, ни в приюте. Они просто увидели добычу: некое заведомо слабое существо. И собирались перекусить им, дабы протянуть на этом свете еще денек-другой.