Разрозненные страницы - [20]

…А когда в 1923 году я ехала по Невскому от «Балаганчика» до «Англетера» на извозчике, могла ли я думать, что вот тут, за углом, живет еще незнакомый мне мой будущий друг? Проезжая спокойно мимо Большой Конюшенной, я не предполагала, что эта улица станет улицей Желябова, и не знала, что там, в Волынском переулке, живет человек, с которым я встречусь через много лет на другом конце света, в Абхазии, в доме отдыха «Синоп», и что журналист Ю. Ганф скажет мне:

— Вот, Риночка, познакомьтесь. Это архитектор Котэ Топуридзе, мой друг из Ленинграда, — и что после этого я сорок лет буду женой этого Котэ Топуридзе, буду жить с ним всегда рядом и от этого буду самым счастливым человеком на свете…

Вообще поразительно, как судьба строит жизненные сценарии. Когда мы уже долго жили вместе с Константином Тихоновичем, выяснилось, что и в Ленинграде, и в Москве все друзья, самые близкие, у нас были общие, а мы с ним ни у кого ни разу не встретились. Видимо, когда один из нас приходил в какой-то дом, другой ушел из него за пять минут до этого. И мой дорогой Е. Шварц был любимым другом К.Т.Т. И Б. М. Эйхенбаум поил меня чаем, а когда я уходила, очевидно, встречал Константина Тихоновича. Так я сужу потому, что мы нигде не столкнулись, даже в дверях. И Ираклий Андроников, и профессора Котэ — и Руднев, и Щуко — все они были нашими общими друзьями. Благодарю тебя, судьба, за то, что мы все-таки встретились хоть потом.

Жизнь наша была бешеная, наполненная работой. Спать я вообще считала преступлением. После театра — клуб, встречи, зрелища. К.Т.Т. (так я буду называть Константина Тихоновича на страницах этой книги) не возражал, но ему приходилось работать и ночами, как всем архитекторам, — проекты, сдачи, подачи, утверждения.

Я выясняла довольно долго, что это за человек. Потом я поняла, что он не человек, а явление особого рода. Несмотря на его ужасный характер, я называла Константина Тихоновича «мой ангел», и домработница мне говорила:

— Твой ангел звонил. У него поздно будет заседание. Чтобы ты никуда не уходила. Ждала.

Я рычала от ярости, но ждала. Идя с репетиции, я боялась, что в самом деле, войдя в комнату, увижу край полотняного одеяния ангела, вылетающего в балконную дверь, и его босые белые, как у скульптуры, ноги с ровными пальцами.

И вот я рассказываю, как трудно все было. У нас долго не было жилья, оба мы были одинаково не ушлыми. (Как-то шли мы с Ростиславом Яновичем Пляттом, и он сказал мне: «Риночка, почему мы с вами такие не дошлые и не ушлые?»)

Мой ангел, судя по речам его, яростно-гневным или ангельски-добрым, был из тех, кто участвовал в восстании ангелов, описанном Анатолем Франсом. Никогда нельзя было придумать, догадаться, что и как он скажет.

Иногда появляются люди, у которых откуда-то возникают деньги. Некоторые из них хотят покупать старинные вещи для украшения своей жизни. Один такой модный человек в мебельном магазине попросил К.Т.Т. посмотреть выбранный им для себя стол:

— Посмотрите, пожалуйста, как вы думаете, — говорит он с видом знатока, — это Павел или Александр Первый?

К.Т.Т. взглянул на стол и сказал:

— По-моему, это поздний Николай Второй.

Он не хотел высмеять человека-невежду, он просто объяснил, что и как. К.Т.Т. никогда не говорил ничего остроумного нарочно, специально. Но его реплики бывали так неожиданны и смешны, что долго пересказывались друзьями.

Как-то он пришел со стройки стадиона в Лужниках с красным, обожженным солнцем лицом. Я немедленно заставила его сесть и стала мазать воспаленную кожу кремом. Физиономия его исказилась мукой, и, зажмурив глаза и сжав зубы, как под пыткой, он процедил:

— Имей в виду, я все равно никого не выдам.

Если сестра Котэ, приготовив завтрак, после долгого ожидания кричала ему:

— Ты опаздываешь! Скоро ты или нет? — он выходил из ванной совершенно голый, босиком, с полотенцем и, шлепая мокрыми ногами, говорил тихо, спокойно:

— Практически я совершенно готов.

Театр сатиры

Я еще играла в «Балаганчике», а уже из Москвы шла телеграмма, и в ней было написано, что меня приглашают в новый театр — Театр Сатиры, который создается в столице. Это было впервые, что меня приглашали. Вот, наконец-то! А то я всегда сама являлась: «Здравствуйте, я приехала к вам работать!»

Я снова в Москве. В те годы театры Москвы и Ленинграда были разобщены больше, чем сегодня театры Минска и Караганды: пока весть о новой премьере, удаче или неудаче московского театра доходила до Ленинграда, спектакль мог быть вообще снят с репертуара. Встретившись в гостинице «Европейская» (Ленинград), или в московском «Национале», или на гастролях, актеры набрасывались друг на друга, как инопланетяне:

— Что у вас?

— А как у вас?

— Неужели? Ай-яй-яй!!

И вот в Москве первый торжественный сбор первой труппы Театра Сатиры. Великолепный состав: Поль, Китаев, Корф, Тусузов, Рудин, Милютина, Курихин, Зенин, Волков, Петкер, Дегтярева — и это еще не все. Режиссеры — Типот, Гутман и другие.

Начинается новая работа, новая жизнь. Все опять сначала, все заново: новые люди, новые порядки. И снова надо добиваться успеха, ролей, новых друзей. Рождался московский театр обозрений — сатирический, критический, талантливо придуманный. Москва приняла новый театр с большим интересом и вниманием. Шел первый спектакль — «Москва с точки зрения». Семья провинциалов приезжает в Москву и весь спектакль путешествует по городу, встречаясь с самыми разными людьми, учреждениями, событиями, попадая в самую разную обстановку, приключения, перипетии.