Разрисованная мама - [9]

Естественно, никаких фильмов ужасов по видику я никогда не видела, но легко их себе представляла. А Стар к тому же и раньше пересказывала мне фильмы — например, про того мужчину, которого убили, а он потом, уже после смерти, стал являться во сне каким-то ребятам, и пальцы у него были острые, как ножи, так что он мог любого разрезать надвое. Р-р-раз — и пополам!

— Ну, если хочешь, у меня есть кое-что получше — привидение! Причем не какое-то там, а самое что ни на есть настоящее! Это мистер Роулинг! — выпалила я.

Мистер Роулинг — это старичок-сосед, который жил в квартире над нами. Он уже был болен, когда мы переехали в этот дом. Мистер Роулинг прекрасно знал, что жить ему осталось недолго, и он ни от кого не скрывал, что собирается завещать свое тело для науки. Мне пришлось спросить у Стар, что это значит, но когда она мне все рассказала, то по ночам меня стали мучить кошмары: стоило мне только закрыть глаза, как мне снились студенты, кромсавшие острыми ножами то, что еще оставалось от бедного мистера Роулинга.

— Мистер Роулинг совсем не страшный — просто славный безобидный старичок, — твердо заявила Стар.

— Конечно, может быть, он и был совсем не страшный, когда еще был жив, а сейчас-то? Ведь все эти студенты вырезали ему глаза, и там, где они когда-то были, сейчас ужасные, окровавленные глазницы! А потом они искромсали его всего своими острыми ножиками, и сняли кожу, и вырезали ему внутренности, и печенку, и селезенку, и почки… и даже кишки! И эти кишки вывалились у него из живота, все такие скользкие и вонючие, а то, что осталось от него, с каждым днем разлагается все сильнее, так что когда он бродит по ночам, то от него при каждом его шаге отваливаются кусочки и с хлюпаньем падают на землю, словно жирные, скользкие слизняки. А он, бедняга, горько жалеет о том, что завещал свое тело для медицинских опытов, потому что это оказалось так больно, что каждую ночь он слезает с прозекторского стола и бредет сюда, возвращается в этот дом, где ему было так хорошо… и, может быть, как раз в эту минуту он поднимается вверх по лестнице! Представь, как он идет, медленно шаркая ногами, и думает про себя:" Мне всегда нравилась эта девочка… как ее?.. Стар! Она всегда была так мила со мной, пойду-ка я загляну, посмотрю, как она там?" И вот он идет, Стар, медленно-медленно тащится вверх по лестнице, а гниющие куски его тела глухо шлепаются об землю, как жирные черви… вот он подходит все ближе… ближе…

Где-то скрипнула половица, и мы обе истошно заорали. Подскочив на кровати, мы прижались друг к другу, прислушиваясь и гадая про себя: может, это наконец вернулась Мэриголд?! Стояла мертвая тишина. И вдруг нашего слуха коснулось громкое шипение бойлера. Звук донесся из кухни. С таким звуком обычно включался обогреватель для воды.

— Вот и хорошо! — с облегчением вздохнула Стар. — По крайней мере, через пару минут можно сходить принять ванну.

— Ладно, только давай сначала еще разок обойдем квартиру. Может, она вернулась, а мы ее просто не услышали. Вдруг мы задремали? Мы ведь могли уснуть и сами не заметить этого? — предположила я.

Мы, шлепая босыми пятками, еще раз обежали квартиру, хотя ни одной минуты не сомневались, что Мэриголд дома нет. В конце концов мы махнули на все рукой и залезли в ванну — сразу вдвоем, потому что горячей воды на две ванны явно было маловато. Мы чувствовали себя так, словно вновь стали детьми. Сначала Стар помыла голову мне, а потом я ей. Мне с детства ужасно хотелось походить на Стар, но больше всего я завидовала ее роскошным длинным волосам, похожим на густую шелковистую гриву. Мои собственные волосы были тусклые, какого-то мышиного цвета, но я все равно радовалась, когда они выросли и стали падать мне на плечи.

Наверное, Стар пошла в своего отца, а я — в своего. Ни одна из нас нисколечко не была похожа на Мэриголд, хотя обе мы унаследовали зеленый цвет ее глаз.

«Ведьмовские глаза», — часто повторяла Мэриголд.

Впрочем, глаза у Стар были скорее голубовато-зеленые, а мои — серые с зеленоватым отливом. А вот глаза Мэриголд напоминали два влажных сияющих изумруда самой чистейшей пробы. Они были того непередаваемого зеленого цвета, какого бывает молодая трава на лугу, или водоросли в морской пучине, или заросший осокой пруд. Но иногда глаза Мэриголд начинали сверкать так ярко, что жутковато делалось — казалось, из них искры сыплются, как из фейерверка.

— А что, если Мэриголд… — начала я. И тут же прикусила язык.

— Прекрати гадать, что да как! — отрезала Стар. — Лучше объясни, почему у меня волосы все в мыле — ты, будущий парикмахер? — Она опрокинула себе на голову кувшин воды, потом вылезла из ванны и принялась вытираться полотенцем.

Я, не отрываясь, смотрела на нее.

— А ну перестань таращиться! — рявкнула Стар.

Но я не могла — взгляд мой точно прилип к ней. Так странно было видеть, что у нее уже есть грудь. Я украдкой скосила глаза на свою собственную, но она, увы, все еще была плоской, как у мальчишки.

— Прыщики надо зеленкой мазать, — съехидничала Стар. — А теперь поворачивайся, я вытру тебе спину.

После ванны мы обе натянули школьную форму. Точнее… э-э-э… наш вариант школьной формы. На мне было одно из платьев Мэриголд, которое она для меня укоротила, черное, вышитое крохотными серебряными звездочками и полумесяцами. Я называла его «ведьминым» и считала, что ничего красивее просто быть не может. От него еще слабо пахло духами, которыми обычно душилась Мэриголд. Улучив момент, я уткнулась в него носом и с наслаждением вдохнула знакомый запах.