Разоблачение Тисл Тейт - [19]

– По-моему, я за сегодняшний вечер и так сделала тебе кучу комплиментов. Давай-ка поедим, пока твое самомнение окончательно не раздулось.

* * *

Когда я возвращаюсь домой, дверь в папину комнату уже закрыта, и свет не горит. Я запрыгиваю с ногами на кровать, раскинув руки над головой, и матрас несколько раз пружинит от моего прыжка. Пальцы на что-то натыкаются, и это оказывается полный стакан воды на прикроватной тумбочке.

Обычно в таких ситуациях я ругаюсь и психую, но сейчас я слишком счастлива из-за свидания, чтобы беспокоиться о чем-то. Я перекатываюсь на бок, чтобы оценить масштаб разрушения. Стакан не разбился, и вода пролилась только на холщовую сумку, которую я вчера брала на презентацию. Я слезаю с кровати и начинаю все из нее вынимать: несколько экземпляров книги, ручки, бутылки воды. Все это практически сухое, поэтому я просто вешаю мокрую сумку на стул возле письменного стола. Затем мои пальцы натыкаются на последний листок бумаги на самом дне. Наверное, старый помятый чек или какой-нибудь флайер. Я уже тянусь к мусорной корзине, когда замечаю буквы: «Эмма Флинн».

В животе все переворачивается от чувства вины. Но ведь я даже не соглашалась ей писать, так ведь? Нельзя было этого делать. Почему-то лгать больной девочке по ощущениям в миллион раз хуже, чем обманывать здоровую. С другой стороны, я могу за полминуты сочинить ни к чему не обязывающее сообщение. И, по словам ее брата, ее настроение поднимется на целый день.

Я сажусь за стол и открываю ноутбук. Просто короткое сообщение. Доброе дело, которое я совершу уже сегодня.

Дорогая Эмма Флинн…

Я пишу несколько коротких строк и нажимаю кнопку «Отправить». Хорошо, что я это сделала. Теперь об этом можно забыть, совесть моя чиста. Но потом я представляю, как она расскажет о письме Оливеру, как он обрадуется. Это странно, но, лежа в постели и постепенно погружаясь в сон, я думаю не о Лиаме. Я думаю об Эмме и Оливере Флиннах.

* * *

Я просыпаюсь несколько часов спустя. Судя по ярко-голубым цифрам на часах, что стоят на моей прикроватной тумбочке, сейчас 3:37. Я вздыхаю и переворачиваюсь на другой бок, надеясь снова заснуть. Мне снился такой хороший сон, целое приключение с Шерлоком (в его роли, конечно, был Бенедикт Камбербэтч), в котором было место русалкам, сиренам и даже развалинам старинного замка у моря.

Но потом я слышу, что именно меня разбудило. Это папа. Он плачет в своей спальне, за тонкой перегородкой, которая разделяет наши комнаты. Этот звук я не слышала уже много лет, с тех пор как в нашу жизнь вошла Мэриголд.

Я выскальзываю из постели и выхожу в коридор. Стучу один раз, потом еще один. Плач прекращается, и в доме внезапно становится слишком тихо. Я даже слышу равномерное дыхание Люси, которое раздается снизу.

– Пап? – произношу я.

– Все в порядке, Тисл, – быстро отвечает он, а потом откашливается, прочищая горло, – не стоит беспокоиться, прости, что тебя разбудил. Возвращайся в кровать.

Я глубоко вздыхаю и, не обращая внимания на слова отца, поворачиваю ручку и открываю дверь. Я несколько раз моргаю, фокусируя зрение на комнате. Свет включен, папа лежит на кровати, и все его одеяло усыпано фотографиями, какими-то бумагами и женскими драгоценностями. Наверное, мамиными.

– Что?.. – начинаю я, но потом подхожу ближе к кровати.

– Извини, я в порядке, честно, – бубнит папа, собирая в толстую стопку бумаги, которые вблизи выглядят как написанные от руки письма. – Я просто увидел тебя в ее свитере… И весь день думал о ней больше, чем обычно.

Я беру в руки фотографию, которую раньше никогда не видела: мама с папой на пляже, смеются, стоя против ветра, и он весело раздувает их волосы.

– Что это за снимки? Ты раньше мне их не показывал.

Папа отвечает не сразу.

– Знаю, милая. Я и себе долгое время не позволял смотреть на эти вещи, но ты права, нужно было с тобой этими фотографиями поделиться. Не сегодня, но скоро, хорошо?

Я кладу фото обратно на кровать.

– А что это за письма? Можно их почитать?

– Они… Они довольно личные.

– Их написала мама?

– Да. Она любила писать письма, особенно те, которые так и оставались неотправленными.

– Я хочу их почитать. Пожалуйста.

– Когда-нибудь, может быть.

Папа вздыхает и кладет письма в красную металлическую коробку.

В меня просачивается злоба, медленная и тяжелая, и я буквально начинаю скрежетать зубами, думая, что прямо сейчас я готова серьезно побороться за право посмотреть мамины письма и фото. Но потом я замечаю фотографию, которая упала на пол прямо мне под ноги, наклоняюсь, чтобы поднять ее и получше рассмотреть.

Мама. Машет рукой с водительского кресла ярко-голубой машины. Не сразу, но я понимаю, что в машине я. Маленькая девочка двух-трех лет улыбается с заднего сиденья.

– Это та самая машина?..

– Да. – Папа убирает все с кровати, последние следы мамы быстро исчезают в красной коробке. – Уже очень поздно. Тебе пора в постель.

Я хочу сказать что-нибудь еще, сильнее надавить на него. Но вместо этого я иду к себе в комнату и громко захлопываю за собой дверь.

Поворочавшись в волнении, я наконец снова засыпаю. Шерлок больше не снится, никаких больше Бенедиктов. Теперь во сне я Мэриголд (или Мэриголд становится мной, трудно сказать). Все такое смазанное, яркое, как на засвеченной фотографии. Но я иду вверх по лестнице в огромном небоскребе, иду к своей маме, я это чувствую всем своим нутром.