Он безусловно знал отчаянность своего положения: и тягостное прощание с детьми в Фордхуке, и нет-нет вырывающиеся признания, и визиты хирургов на борт корабля, дающие лишь временное облегчение, - все об этом свидетельствует. По стерновской классификации путешественников, Филдинг "путешественник поневоле" (телесные немощи). И однако - сколько мужества в этой книге! Словно отчитавшись в своих недугах в самом начале, он все реже поминает их потом. Тема болезни чаще выступает как досадная проблема, как вынужденность обременять других. О самочувствии почти ни слова. Собственная малоподвижность, бестолковое снование корабля, оторванность от берега необыкновенно обостряют, поднимают в значении простые, обычно мало ценимые радости жизни. Филдинг и раньше не был аскетом, но с каким же завидным восторгом вкушается здесь, в своем кругу, барашек, или олений бок, или рыба солнечник! Не только светлые стороны "простого" существования приоткрылись ему. Он впервые оказался в роли зависимого человека (ведь его общественное положение было немалым): им помыкает капитан, ему хамят таможенники (что англичане, что португальцы), его заочно "ставит на место" командир военного судна. На страницах "Дневника" появляются и уже не уходят с них слова "тиран", "паша". Характерно, что эти, в конечном счете, мелочи неизменно повышают уровень его размышлений ("некоторые соображения, требующие внимания наших законодателей"). Иные страницы как бы содержат наброски будущих трактатов, и даже можно предположить, как они могли бы называться: "Об искоренении бродяжничества путем обязательного труда при твердой цене на него", "О дисциплине на флоте и необходимости иметь моряков в Парламенте", и т. п.
Самое же яркое впечатление, какое производит "Дневник", определяется тем, что его ведет писатель. Быстро освоившись, Филдинг в своей обычной манере начинает подтрунивать над жанром: "Я едва ли упомянул бы поимку этой акулы, как ни уместна она была бы для правил и практики в описании путешествий, если бы и т. д.". Под его пером обретают новую жизнь и капитан с ухватками сквайра Вестерна (кстати сказать, первый моряк в его творчестве), и его племянник - "сухопутный капитан", чрезвычайно смахивающий на прапорщика Норсертона (Вестерн и Норсертон - это из "Тома Джонса"), и чета Хамфризов смотрится близкими родственниками Тау-Ваузов из "Джозефа Эндруса". Даже Горный Отшельник из того же "Тома Джонса" вроде бы объявляется здесь: на самой вершине Лиссабонского утеса стоит хижина, а в ней живет какой-то отшельный англичанин. Кажется, не хватает только пастора Адамса, но как раз этот герой тут не может появиться. Ведь и в "Джозефе Эндрусе" и в "Томе Джонсе" он, подобно вольтеровскому Кандиду, свидетельствовал, что мир устроен - в конечном счете! - хорошо и правильно. "Дневник" не подводит к такой уверенности - и, уж конечно, не оставляет с ней. Он скорее учит мужественно, с философской выдержанностью встречать удары судьбы - и малые, и самые страшные. "Мужественный англичанин Гарри Филдинг" - эти слова сказал У. Теккерей, прочтя предсмертную книгу великого английского писателя.
