Разнотравье - [127]
— Он не выхватывал. Он глянул на меня и сказал: «Дай наган».
— Крикнул? Замахнулся?
— Нет. Тихо сказал.
— И вы отдали?
— Отдал.
Катя снова хохотнула, не удержавшись.
— Может, жара тебя сморила? — не отставал Дедюхин.
— Сам не пойму. Глянул он на меня — и рука сама потянулась. Глаз у него такой.
— Может, гипноз? — осторожно спросил следователь.
— Не знаю. От его глаза, говорят, трактора глохнут.
— Да, история. Где же теперь ваш наган?
— Не знаю. Я сел на велосипед и поехал в район.
— Эх ты, антидюринг! — вздохнул Дедюхин и отвернулся. И снова уже до самой деревни в машине воцарилось молчание.
2
Машина выехала на широкую деревенскую улицу и, мягко попрыгивая, покатила мимо очумевших от зноя кур.
Издали, из окон большой разукрашенной подвесками с резьбицей избы, неслись густые звуки баяна. Играли фокстрот.
Дедюхин совсем помрачнел. Судите сами: в засушливые июльские дни, когда от жары повсеместно снизились удои, когда горят хлеба и не выполняются государственные планы по сенокосам, когда все районное руководство мобилизовано поднимать тружеников сельского хозяйства на преодоление трудностей, в колхозе «Заря» с самого утра не работают, а пляшут западные фокстроты.
Изба, в которой шло веселье, стояла недалеко от правления — двора за три.
У открытых настежь окон, уцепившись за подоконники, гроздьями висели ребятишки. Внутри дробили каблучками, смеялись, пели вразнобой. С крыльца спустился парень, в черном костюме, с завитыми волосами, и пошел зигзагами прямо под машину, напевая:
Пришлось затормозить.
Парень пристально посмотрел на Дедюхина мутными глазами и направился дальше.
— Свадьбу играют, — пояснила Катя. — Лопатин.
— Ишь, как ему приспичило!..
Дедюхин вздохнул, записал что-то на полях газеты и скомандовал было ехать дальше, но к нему, раскинув руки, уже бежал лохматый старичок и кричал кочетом:
— Батюшка! Яков Макарыч приехал! Молодых проздравлять!.. Вот оно где, счастье-то! Вот она где, радость!
Как ни был сердит Дедюхин, он все же решил зайти на минутку, оказать уважение. Все-таки женится не кто-нибудь, а секретарь колхозной партийной организации Юрий Лопатин, — лучший бригадир колхоза «Заря».
Веселый гул приветствовал Дедюхина, когда он появился в душной, прокуренной до потолка, забитой гостями горнице.
Во главе длинного, составного стола, блистая глазами и улыбкой, сидела невеста — Любаша, молоденькая, почти девочка, в фате и белом платье, с пушистым от пудры лицом.
Жениха не было.
В углу, на особом столе, для всеобщего обозрения навалом были выложены подарки молодым: скатерти, радиола, сервиз из Германской Демократической Республики, чешские туфельки, электрический чайник, электрический утюг с термостатом, книжка «Королева Марго». И в виде глубокого намека кто-то поднес соску на ленточке.
Уже по одним подаркам можно было судить, как поднялся колхоз за два последних года, когда во главе поставили Захара Петровича Столетова, как разбогатели колхозники.
Увидев Дедюхина, Любаша сорвалась с места и бросилась ему подавать. И хотя худущая, как мощи, бабка Ниловна шипела на нее, чтобы села на место, что невесте так держать себя не положено, Любаша, видно, не понимала еще своего высокого сана — сама очистила место на утратившем чинность столе, сама поставила перед Дедюхиным тарелку и чарку, сама постлала ему на колени и чистый утиральник.
— Вовсе закона не понимает, — ворчала Ниловна. — Все не как у людей.
Предстоящее неприятное дело тяжелым грузом лежало на душе Дедюхина, и он спросил оглянувшись:
— А Задунайская где? Агроном где?
— Дома, — ответил чей-то ехидный голос. — Лежат. У них насморк…
Молодая агрономша, прибывшая месяца три назад из области, еще не нажила авторитета. Ее не любили.
Дедюхин подумал, что, прежде чем разбираться со Столетовым, было бы полезно поговорить с Лопатиным.
— А жених где? — спросил он.
— На ферму отлучился.
— То-то вижу, невеста тоскует… — пошутил председатель исполкома.
— Прямо тоскую! — откликнулась Любаша, и улыбка так и брызнула со всего ее милого лица. — Я ведь еще и не люблю его, Яков Макарыч!
Дедюхин собрался было уточнить непонятную ситуацию, но Ниловна уже подносила ему граненый стакан самогонки и перламутровую селедочку.
— Ни-ни-ни, — Дедюхин заслонился обеими руками и отвалился назад. — Доктор сказал, после первой рюмки — карачун.
— Может, пугает? — усомнилась Ниловна.
— Может, пугает. А лучше не проверять.
— Истинно, истинно… Лучше не проверять, — говорила Ниловна сахарным голосом. — А все-таки откушайте, молодых не обижайте.
— Нет уж. Никак не могу. Кваску с ледком — другое дело…
Он прихлебывал кислый, пахнущий погребом квас и с улыбкой наблюдал за Любашей: как она срывалась с места услужить гостю или поплясать с подружкой, как украдкой показывала язык ребятишкам, которые, повиснув яа окнах, хором запевали дразнилку: «Тили-тили тесто, Любка-невеста», — и легче становилось у него на душе, и какими-то пустыми казались все его хлопоты.
А когда Любаша, раскрасневшаяся, горячая, снова села на свое место, он спросил ее озабоченно:
— Почему же ты не любишь такого молодца?
