Разница в возрасте - [9]

— Поверите… рассказала, и будто легче стало… Послушайте Володя, скажите… только откровенно, я сильно изменилась?

Вопрос прозвучал неожиданно, как бы с мольбой и надеждой одновременно — она свыклась со своим статусом красавицы и как женщина боялась потерять этот дар. Такая откровенность говорила о том, что ему, человеку с которым шесть лет назад провела всего один вечер, она почему-то безоговорочно доверяет. Владимир помялся и с усилием выдавил из себя:

— Да нет, в общем… Ну конечно… тогда вы были девушкой, а сейчас уже женщина…

Он смущённо умолк. Она поняла из его слов больше, чем он сказал и, улыбкой поблагодарив за тактичность, снова спросила:

— А я очень красивая была… тогда?

— Да… невероятно… — Владимир виновато потупил взор.

Катя продолжала улыбаться, как бы самой себе, но постепенно улыбка гасла.

— Кончу институт, найду единомышленников, и буду бороться за отделение нашей области от калбитов. Я их ненавижу и эту власть, что отдала область с русским населением в Калбитстан, — она уже не улыбалась.

— Но Катя, ведь эти границы нарезала та самая власть, за которую сражался ваш прадед, которым вы так гордитесь, — возразил Владимир.

— Уже не горжусь. Это прадед по отцовской линии, мужик иногородний, а прадед по матери у меня казак, он имел чин хорунжия и с атаманом Анненковым в Китай ушёл, — сделала неожиданный «поворот» Катя.

— Тоже гордиться особо нечем, Анненков зверь был и армия его тоже…

— А как же иначе, казаки за землю свою сражались, здесь не до жалости, — резко перебила Катя. — Потому большевики весь наш край под калбитов и загнали, специально, чтобы казаков унизить, чтобы мы, их потомки, забыли от кого произошли… — она грузно подалась вперёд, упёршись в стол, который, казалось, вот-вот разлетится под напором этой огромной, словно свинцом налитой бабы, готовой без пощады крушить всё, что она ненавидит.

Разговор приобрел явно антикоммунистический характер, и хоть капитан Рогожин, член КПСС, не являлся идейным большевиком-ленинцем, а всего лишь пассивным носителем партбилета… Тем не менее, продолжать в том же ключе он побоялся. До автобуса оставалось менее получаса, и это был удобный предлог для сворачивания разговора.

— Знаете, Катя, в вас сейчас говорит обида за те экзамены. Но поверьте, в таких ВУЗах везде похожая ситуация, ведь их мало, гуманитарных, не то, что технических. Вон у нас знаете, что творится при поступлении в Военно-Политические училища, или академию имени Ленина? Мрак, замполиты рассказывали, партбилеты воруют друг у друга, пурген в пищу подсыпают, лишь бы соперника свалить, конкурс уменьшить, — Владимир упомянул о пургене в надежде немного разрядить обстановку, но Катя даже не улыбнулась. — И потом, я ведь тоже давно уже живу в Казахстане и, на мой взгляд, казахи не заслуживают такой ненависти. Ей богу это не злой народ и с ними вполне можно жить и ладить.

— Вы так говорите потому, что здесь вы сторонний наблюдатель, потому что ваша родина далеко отсюда и у вас её никто не отнимал. А моя родина здесь и я не хочу, чтобы на наших магазинах рядом со словом хлеб значилось калбитское нан, не хочу, чтобы безнаказанно шельмовали наших национальных героев создавших Россию, таких как Ермак.

Владимир укоризненно покачал головой, и уже не таясь посмотрел на часы.

— Извините, у меня через пятнадцать минут автобус.

Осознав, что собеседник, которого она так долго ждала и которому открылась сейчас уйдёт, скорее всего, опять надолго, может быть навсегда, Катя вновь обмякла, но тут же подобралась и на прощание с весельем в голосе и тоской в глазах призналась:

— Знаете, а мне уже не кажется, что между нами такая уж большая разница в возрасте…

В номере аэропортовской гостиницы капитан долго не мог заснуть, рискуя проспать вылетающий утром самолёт. Как и шесть лет назад он не мог думать ни о чём ином кроме их встречи с Катей. Бытие определяет сознание — марксистская истина как бы высвечивалась перед его глазами. Тут же возникало и множество прочих ассоциаций. Он вспоминал её прежнюю… Господи, куда всё девалось, всего-то шесть лет прошло. Неужто это она, с огромными лапищами, ворочающая бидоны, с горящими ненавистью глазами… Рогожин уснул тяжёлым беспокойным сном, и никогда не дающий сбоя «внутренний будильник» разбудил его в шесть утра с превеликим трудом…

Март 1997

Таможенный контроль в устьинском аэропорту оказался намного формальнее, чем в Домодедово. Рогожин с интересом осматривал зал ожидания, где не был более десяти лет, пытаясь уловить те новшества, что здесь, несомненно, должны были появиться после того, как Казахстан обрёл независимость, и Устье стало для России хоть и ближним, но зарубежьем. На первый взгляд вроде бы ничего не изменилось, но казалось, что здесь давно уже ничего не подновляли, не красили, не ремонтировали. Приглядевшись, Рогожин отметил и ещё одно существенное отличие от середины восмидесятых, когда он здесь оказался в последний раз, улетая на новое место службы в Подмосковье — в зале было необычно много казахов, едва ли не половина, и объявления делали сначала на казахском, а уж потом на русском языке.