Размышления о жизни и счастье - [2]

На Соловках меня учили радиотехнике. За год в Школе связи вбили профессию флотского радиста. Четыре года службы я отстукивал морзянку, но постигнуть суть колебательного контура так и не смог.

Поэтому после демобилизации поступил в медицинский институт, чем снова приятно удивил маму. Она сама была врачом, но прежде не замечала, чтобы её сын проявлял интерес к медицине. Она не знала, что мне просто некуда было податься: в технике я был дремуч, а журналистику уже понюхал. Вообще к литературе тянуло, но таланта Льва Толстого я в себе не ощущал. Так или иначе, решение было принято, и, не задумываясь о будущем, я взялся за изучение костей и связок.

После четырёхлетнего «заключения» на севере я жаждал деятельности. Учился успешно, занимался общественной работой. После первого курса сел на велосипед и отправился смотреть родную страну. Покатил из Перми я почему-то в Ригу. До Ленинграда ехал около месяца. Полный волшебной романтики город покорил мою душу. Не надеясь на успех, я подал заявление о переводе в столичный вуз и неожиданно получил разрешение. Вернувшись домой, с боем вырвал документы из пермского института и сбежал в Ленинград.

Как известно, стипендия вместе с документами не переводится, а потому о дальнейших моих злоключениях можно было бы написать отдельную книгу. Тут были и нескончаемые академические «хвосты», и голодные недели, и ночные бдения на разгрузке вагонов. К тому же мне долго не давали общежитие, и приходилось скитаться у земляков-художников, студентов Художественно-промышленного училища — «Мухи». Однако на старших курсах я уже работал участковым терапевтом и пытался глубже вникнуть в будущую профессию.

К окончанию института я уже твёрдо знал, что так называемая «медицинская наука» во многом состоит из вольного или невольного обмана больного и самообмана врача. Реальным делом в медицине занимаются лишь хирурги, акушеры и стоматологи.

К столь неутешительным выводам меня привела терапевтическая практика и беседы с нашим профессором физиологии. С ним вместе мы иногда ходили в баню. Сидя на полке с вениками в руках, мы вели долгие беседы о работе хитрого механизма, называемого человеком.

Из этих бесед я убедился, что мои таблетки и пилюли этому механизму могут только навредить, так как лекарств, действующих избирательно на больной орган, в природе не существует. Любыми средствами больные не только лечатся, но и травятся, так как не только повреждённые ткани, но и все здоровые вынуждены мучительно бороться с поступающей в них инородной химией. Врачи обычно забывают об этом. Впрочем, у них и выхода другого нет. С умным видом они продолжают строчить рецепты на российскую и заморскую отраву. Понятно, они же не ходили в баню с профессором физиологии.

Разочаровавшись в терапии, я перевёлся с лечебного факультета на стоматологический.

В институте я первый раз женился. Жена моя была красавицей. Она носила русую косу и обладала тысячью достоинств, главным из которых считала своё происхождение — из Раевских. Имелись и недостатки: она тоже была врачом, но постигнуть двусмысленности нашей профессии не могла. Она свято верила в силу лекарств и принимала таблетки пригоршнями. Её честолюбивые претензии на родство со знаменитыми предками мне пришлось разрушить. Я выяснил у Ираклия Андронникова, что Раевские, на которых она так уповала, к Пушкину никакого отношения не имеют. Плодом нашего неразумного брака явилась дочка, но и она не могла спасти семью. Промучившись восемь лет, мы разошлись.

Одной из причин развода была моя врождённая независимость. (Обратите внимание, дорогая Лидия Трофимовна, как изящно я назвал собственный эгоизм. Чувствуете журналистскую практику?) До серьёзного отношения к семье я не дорос, а потому, женившись, не оставил ни одного из своих увлечений. Нет, я говорю не о женщинах. Просто разным интересным занятиям я уделял больше внимания, чем семье. Любил, например, болтаться по мастерским художников и посещать выставки. Об увлечении гипнозом стоит, пожалуй, рассказать подробнее.

Таинства человеческой психики интересовали меня всегда. Лет в шестнадцать я пробрался в номер гостиницы к гастролировавшему тогда в Перми знаменитому «телепату» и гипнотизёру Вольфу Мессингу. Очень уж он поразил меня своим выступлением.

— Вольф Григорьевич, — с трепетом обратился я к нему, — скажите, а я так когда-нибудь смогу?

— Никогда, мальчик, — безапелляционно заявил чародей, — для этого ты слишком ленив.

Он был, конечно, прав, но в тоскливой для меня медицине я невольно искал интересную нишу. Ею казалась мне психотерапия. Однажды я попал на сеанс гипноза, который проводила женщина. Взыграло мужское самолюбие: «Женщина может, а я нет?» — и я засел за учебники по изучению теории и техники гипноза.

Первой больной, которую я попробовал лечить, была выраженная неврастеничка, художник по профессии.

— Уснёт или не уснёт? — мучился я сомнениями.

И что вы думаете, дорогая Лидия Трофимовна, — уснула!

Я был поражён. «Неужели, чтобы стать гипнотизером, нужен только чугунный зад? Неужели Мессинг ошибся?»

Я почувствовал себя начинающим магом и приступил к лечению. Вскоре со всего города ко мне повалили больные. От чего я их только ни лечил?! И поначалу всё шло прекрасно. У людей улучшался сон, аппетит, появлялась вера в выздоровление от терзавшего недуга. Я, как положено по науке, отбирал для сеансов неврастеников, функциональных импотентов, отчаявшихся от неразделённой любви девушек. Словом, всех тех, кому моё лечение явно помогало. Но через некоторое время ко мне потянулись толпы тяжёлых хроников, помочь которым я был не в состоянии. Я стал отказывать, мне стали совать деньги. Это заставило задуматься.