Размышления о западном марксизме - [29]

Однако за победой «социализма в одной стране», в СССР, последовала нарастающая бюрократизация Коминтерна. Кроме того, в результате принятия европейским коммунистическим движением национальных перспектив во время и после второй мировой войны произошли коренные перемены основных направлений марксистских дискуссий. Они теперь все больше проходили в отдалении не только от внутренней политической борьбы, но также вдалеке от международных проблем. Теория мало-помалу разбегалась по национальным квартирам, и одна теория отгораживалась от другой стеной относительного безразличия и незнания.

Такой поворот событий был тем более странным, что в подавляющем своем большинстве новые теоретики, как мы видели, были академическими учеными самого высокого уровня и в принципе имели идеальные возможности с точки зрения знания языков и свободного времени для серьезного изучения и знания интеллектуальных систем, существовавших за пределами своей собственной страны. Однако в действительности философы этой традиции, употреблявшие, как никогда, сложную и невразумительную терминологию, практически все без исключения проявили провинциализм и незнание теоретических культур соседних стран. Поразительно, но во всем западном марксизме нет ни одной серьезной оценки, как нет и собственной критики работы какого-либо одного крупного теоретика другим, где бы проявились хорошее знание текста и минимальная теоретическая осторожность при его разборе. В лучшем случае мы видели беглые наветы или легкую похвалу, которые и плохо читаются, и поверхностны. Примерами такой взаимной небрежности могут служить несколько туманных замечаний Сартра в адрес Лукача, разрозненные и анахроничные ссылки Адорно на Сартра, ожесточенные обвинения Коллетти против Маркузе, дилетантизм Альтюссера, путавшего Грамши с Коллетти, полное отрицание Альтюссера со стороны Делла Вольпе[3-47]. Все они представляют собой лишь случайные комментарии, содержащиеся в работах, предназначенных в основном для других целей. В западном марксизме нет ни одного случая обстоятельного теоретического обсуждения или спора между одним мыслителем и другим, обсуждения или конфликта между школами, не говоря уже о широком международном охвате традиции как таковой.

Это также верно и применительно к отношениям между учителями и их учениками. Так, например, за приверженностью Гольдманна к работам раннего Лукача так никогда и не последовало хоть минимального критического интереса к его более поздним работам, их изучения. Эта общая узость интересов и равнодушие к развитию научной мысли за пределами своей страны препятствовали развитию сколь-нибудь целостного или ясного самосознания западного марксизма. Незнание теоретиками творчества друг друга держало систему отношений и различий между ними в состоянии туманной неопределенности.

Нельзя сказать, что не предпринимались попытки провести четкие ограничительные линии внутри западного марксизма. По крайней мере, в 60-е годы были предприняты две такие попытки — соответственно Альтюссером и Коллетти. Обе они свелись к объединению без разбора всех других систем, кроме своей собственной, в единый философский блок и отрицанию этого конгломерата как восходящего к Гегелю и черпающего в нем силы. Одновременно они утверждали, что только их собственная работа имеет непосредственное отношение к Марксу. Однако в остальном эти два описания эволюции марксизма с позиций 20-х годов были несовместимы, поскольку по классификации Альтюссера Коллетти без обиняков был занесен в гегельянскую традицию, которую Альтюссер отвергал, в то время как в соответствии с логикой Коллетти Альтюссер принадлежал к последователям Гегеля, что он осуждал. Из двух ретроспективных построений эволюции марксизма толкование, предложенное Альтюссером, было более широким и комплексным. С его точки зрения, работы Лукача, Корша, Грамши, Сартра, Гольдманна, Делла Вольпе и Коллетти подлежали классификации как разновидности «историцизма» — идеологии, в которой общество становится круговой и экспрессивной тотальностью, история — однородным потоком линейного времени, философия — самосознанием исторического процесса, классовая борьба — битвой коллективных «субъектов», капитализм — универсумом, характеризующимся главным образом отчуждением, а коммунизм — состоянием подлинного гуманизма вне отчуждения[3-48]. Как утверждал Альтюссер, большинство этих тезисов исходит от Гегеля, опосредованы через Фейербаха и работы молодого Маркса, а научная теория исторического материализма была основана на радикальном разрыве с ними, что было сделано Марксом в «Капитале». В отличие от предыдущего, представление Коллетти об эволюции марксизма было более узко сформулировано, хотя шло дальше: Коллетти, раннего Лукача, Адорно, Маркузе, Хоркхаймера и Сартра объединяли общие нападки на науку и отрицание материализма, что коренилось в утверждении о том, что противоречие есть принцип реальности, а не разума — при том, что диалектический материализм, которого придерживались Лукач и Альтюссер, был лишь натуралистической разновидностью того же скрытого идеализма. Оба были производными метафизической критики мышления Гегелем, целью которой было философское уничтожение материи