Размагничивание кораблей Черноморского флота в годы Великой Отечественной войны - [19]

Тем временем подводная лодка приблизилась настолько, что в бинокль можно было видеть, как она идет на пересечение нашего курса. Пушки наведены в нашу сторону, у пушек находился расчет. Мы шли под военно-морским флагом Советского Союза. Нашей шхуне, практически беззащитной, делать было нечего. Два с половиной часа продолжалось это испытание нервов. Но вот по мере сближения я прочел семафор. Выяснилось, что это наша подводная лодка. Казалось, мы выиграли вторую жизнь.

После обычных вопросов командир лодки спросил, не нуждаемся ли мы в помощи, и предложил подвезти кого-либо из нашего экипажа на Кавказ: надводная скорость лодки была значительно больше нашей. Конечно, это было только проявление любезности, так как в такую погоду на шлюпке доставить кого-либо со шхуны на подводную лодку было невозможно.

Во второй половине дня погода улучшилась, временами в разрывах между облаками проглядывало, несмотря на ноябрь, яркое южное солнце, но большинство членов экипажа по-прежнему ничего не ели. Тогда я решил несколько приободрить людей. Вынес на палубу патефон и, придерживая его, чтобы он не свалился, поставил «Раскинулось море широко». Эта песня о службе моряков пользовалась на флоте большой любовью, и часто можно было слышать, как матросы, собравшись на баке корабля, вдохновенно ее пели. Они вкладывали в нее свои лучшие чувства, тоску по близким и мечты о дальних походах. Сейчас она оказала благотворное действие, лица посветлели. После второй пластинки, с увертюрой из оперы «Кармен», А. А. Вассерман громко, так, чтобы все слышали, сказал, что намек понят и он хочет есть.

Поздно вечером того же дня мы пришли в Сочи. После Севастополя он показался нам сказочным городом. Здесь не было ни затемнения, ни воздушных тревог, ни бомбежек. Люди прогуливались, как в мирное время. Мы за короткое время так отвыкли от всего этого, что не верили своим глазам.

Дальнейший наш переход проходил обычно. По приходе в Поти я доложил о прибытии в штаб главной базы ЧФ и сразу же получил указание размагнитить подводную лодку, уходящую с боевым заданием. Возвращаясь в порт, я встретил на мосту через р. Риони военного коменданта города капитан-лейтенанта А. П. Старушкина. Он обратил внимание на пуговицы моей шипели, которые после морского перехода имели, как говорят в Одессе, «еще тот вид», и любезно предложил направить меня на гауптвахту, где у меня будет достаточно времени, чтобы почистить их. После того как он меня отпустил, ограничившись замечанием, я все оставшуюся часть пути возмущался требованием коменданта: мне надо срочно боевую подводную лодку размагничивать, а он с пуговицами пристает. В то время мне это казалось нелепым, и лишь позже я понял, что Старушкин был прав.

Вообще на флоте ходили разные небылицы о его требовательности, которые часто были гиперболически преувеличенными.

В тот день мне на «блюстителей порядка» просто везло. Как только мы начали размагничивать подводную лодку у девятого причала, где было свободное место и достаточная глубина, к нам на катере подошел командир ОХРа[31] капитан-лейтенант Зугзенидзе и с возмущением потребовал от командира подводной лодки освободить место. Надо сказать, что я еще не успел изучить акваторию порта и в связи со срочностью задания и наступлением темноты начал работы в месте, которое на первый взгляд показалось мне подходящим. На самом деле подводная лодка действительно до некоторой степени мешала движению кораблей по гавани.

Командир объяснил ему, что подводная лодка перед срочным выходом на боевое задание проходит размагничивание, а размагничиванием занимается лейтенант Панченко, и указал на меня. Тогда Зугзенидзе с восточной горячностью потребовал от меня прекратить размагничивание. Наши отношения обострялись, Зугзенидзе стал угрожать мне гауптвахтой. В ответ на это я попросил командира подводной лодки навести на Зугзенидзе пушку, чтобы он поскорее уходил и не мешал людям работать. Часа через два-три размагничивание было закончено и подводная лодка ушла на задание.

Позже мы с капитан-лейтенантом Зугзенидзе познакомились поближе. У нас установились хорошие деловые отношения. Со смехом мы иногда вспоминали об этом эпизоде.

Через несколько дней мы выбрали в гавани места для стендов размагничивания кораблей: одно — у внешнего брекватера, напротив элеватора, другое — несколько западнее. Стенды имели глубину 9—12 м и были хорошо защищены от волнения с моря (до 8 баллов) и мертвой зыби. Со временем они были оборудованы швартовыми бочками для постановки кораблей на главные курсы и углублены.

Контрольные измерения магнитных полей крупных кораблей и судов предполагалось проводить либо на внешнем рейде, либо в Батуми, где базировалась значительная часть кораблей эскадры — крейсера, эсминцы. Позже было установлено, что в районе Поти действуют довольно сильные переменные морские течения, которые часто делали невозможным измерение магнитных полей кораблей.

Примерно через неделю после нашего прихода в Поти туда на транспорте прибыли экипаж СБР-1 и ее оборудование. Раньше я уже упоминал, что СБР-1 была смонтирована в Севастополе на несамоходной барже. В связи с тем что буксировка баржи стесняла маневрирование буксирующего корабля при уклонениях от бомб вражеской авиации, командование решило не переводить баржу СБР-1 на Кавказ, а демонтировать оборудование и отправить его в Поти каким-либо транспортом. Это было еще одной иллюстрацией того, что СБР должны быть самоходными.