Размагничивание кораблей Черноморского флота в годы Великой Отечественной войны - [18]

Наша шхуна пробиралась к выходу в открытое море. Из-за налета вражеской авиации и полного затемнения не были включены инкерманские створные огни, показывающие фарватер, и нам пришлось идти по компасу, что требовало исключительного внимания: подходы к Севастополю были заминированы, чистым оставался фарватер шириной лишь несколько кабельтов.

Ветер дул в правый борт шхуны. Волны достигали 5–6 баллов, и нашей шхуне, к тому же еще изрядно перегруженной, доставалось крепко. Порой ее носовую часть накрывало волной и шхуну сбивало с курса. Впередсмотрящего мы привязали к мачте, чтобы его не смыло волной. Пока дошли до Херсонесского маяка, большую часть команды укачало.

В таких условиях, когда снос шхуны морским течением, ветром и волнами можно было учесть лишь интуитивно, нетрудно было сойти с фарватера и попасть на наши минные поля. Было облачно и темно. Мы шли с полным затемнением. Никаких ориентиров на берегу не было, лишь над Севастополем стояло зарево.

Часов через пять-шесть мы миновали мыс Фиолент. По моим расчетам, мы вышли за пределы минных полей, и я вздохнул с облегчением. Первый этап перехода прошел благополучно. Мы легли на курс 180°. Надо было уходить подальше от берегов, занятых противником. Весь Крым, кроме Севастополя и Балаклавы, был уже у немцев.

К утру порывы ветра усилились, временами шел дождь со снегом. Часам к 10 волны стали такими большими, что при бортовой качке нашу шхуну могло и перевернуть. Теперь мы уже удалились от берегов миль на 40–50 и можно было изменить курс на 90°, в сторону Кавказа. После этого ветер стал дуть в корму, а крупная волна поддавала так, что нос зарывался и шхуну сбивало с курса. Шкипер предложил поставить дрейфующий якорь (выбросить за корму большое бревно на длинном пеньковом тросе), чтобы удерживать шхуну на курсе. После этого она действительно стала рыскать меньше.

Нам повезло: попутный ветер помогал шхуне с каждым часом уходить все дальше от берегов, занятых немцами. Против ветра мы, наверное, не дошли бы!

На шхуне я пытался организовать службу в соответствии с корабельным уставом, насколько это было возможно. Каждому члену экипажа были определены обязанности, место и время вахты. Вахту несли в две смены. На руле стояли мы со шкипером посменно. Роль сигнальщика, наблюдающего за воздухом и горизонтом, по очереди выполняли А. А. Вассерман и М. Г. Вайсман. Шторм не утихал, и шхуну время от времени окатывало волной, а вместе с ней и людей, находящихся на верхней палубе. Свободные от вахты люди лежали в кубрике, кто где мог. Большинство людей укачало, они ничего не ели уже вторые сутки и сильно измотались.

С 16.00 второго дня плавания должен был заступить на вахту А. А. Вассерман. Он сильно страдал от морской болезни и от несения вахты отказался. Однако подменить его было некем, а вахту нести надо.

Передо мной встал вопрос: как рассматривать этот отказ — как результат болезненного состояния или как ЧП? Как поступить? Взвесив все «за» и «против», я пришел к выводу, что необходимо принять все меры к тому, чтобы Вассерман заступил на вахту: этим будет исключено возможное нарушение устава. Я помог ему подняться и добраться до поста. На свежем воздухе он почувствовал себя лучше. И у меня стало легче на душе.

С приближением сумерек впередсмотрящий лейтенант М. Г. Вайсман обнаружил летящие в нашу сторону на небольшой высоте два самолета. Он немедленно доложил об этом шкиперу, стоявшему на вахте за рулем. Шкипер, оставив руль на матроса, миновав скоб-трап, спрыгнул в кубрик и доложил мне: «На нас летят самолеты». Я побежал на руль, подав сигнал боевой тревоги. Самолеты летели низко и открыли огонь по шхуне из пулеметов. Было несколько попаданий — в палубу, надстройку, фальшборт и машинное отделение. Штормовая погода и качка были нашими союзниками, шхуну сильно качало, что затрудняло прицельную стрельбу. Но все же осколочное ранение получил А. А. Вассерман и в машинном отделении; была разбита трубка подачи топлива к двигателю. Двигатель остановился, и шхуна легла в дрейф. Ее развернуло лагом к волне, и море стало играть ею, как скорлупкой.

Самолеты пошли на второй заход. Однако низкая облачность и наступившие сумерки скрыли шхуну, и самолеты потеряли нас из виду. Мы их тоже не видели, лишь было слышно, как они пролетели в стороне.

Все наше вооружение, к сожалению, состояло из нескольких револьверов и 70 ручных гранат, оставшихся от прежних хозяев. Поэтому мы могли только уклоняться от боя, но сейчас были лишены и этой возможности. Часа через два повреждение было устранено, двигатель заработал, и мы снова «ожили». Ночью шли в полном затемнении. Было тревожно. С рассветом: мы заметили на горизонте темный силуэт корабля. С улучшением видимости, через бинокль, можно было различить подводную лодку. Ни флага, ни опознавательных знаков на ней не было. У нас была сыграна «боевая тревога». Согласно уставу, в военное время всякая неопознанная подводная лодка считается вражеской. На коротком совещании, которое проходило на палубе, мы решили: если лодка вражеская и захочет снять «приз», т. е. человека с нашей шхуны в качестве доказательства, то в плен не сдаваться и подороже отдать свои жизни.