Разлюбовь, или Злое золото неба - [15]

– Эти твои «Проблемы крыла», что ли – нормально? – спросил он, обнаружив знакомство с моим скромным рассказом. – Чего же там нормального, Мартов? Законы композиции нарушены, язык нерусский какой-то, сюжет провисает. Да и новизной новелла не блещет.

– Новелла, Федор Аркадьевич, – сказал я, – это конспект романа. Так нас тут учили. И я с таким определением согласен. А «Проблемы крыла» не новелла.

– Да? А что же?

– Маленькая повесть, скорее. Повесть, из которой выкачан воздух.

– Повесть? – Ректор покачал головой. – Нет, это не повесть, Мартов. «Верный Руслан» – это повесть. «Дуэль» – повесть. «Над пропастью во ржи» – тоже повесть. А твои «Проблемы» – это не повесть, это сочинение, не более того. Впрочем, это даже неважно: хоть романом его назови, лучше-то оно от этого не станет. Нельзя опускаться до такого, Мартов. Человек губит себя, если пишет хуже, чем может. Не надо становиться сочинителем – это смерти подобно. Писатель никогда не написал бы «Проблемы крыла», это мог только сочинитель насочинять.

– Вы, наверное, правы, Федор Аркадьевич, – согласился я. – Но уж тут, как говорится, чем богаты, тем и рады. Вы ведь тоже не Бунин, правда же? Как смогли, так и написали свои «Записки местного». Тоже ведь не больно какой шедевр.

Против всех ожиданий он повел себя сдержанно в ответ на такое откровенное хамство, даже глазом не моргнул, по крайней мере мне так показалось.

– Сколько тебе лет? – немного погодя спросил он, а когда я ответил: «Двадцать один», – хмыкнул, покрутил головой и закурил. – Я в твоем возрасте, Мартов, семью содержал, а у матери нас шестеро было, шестеро! – и надолго закашлялся, а я глядел в окошко и жалел, что ввязался с ним в разговор, а он все кашлял и кашлял, а я уже думал, что на этот раз нам здорово повезло с квартирой, а он перестал кашлять и нажал кнопку на крышке стола, а я отвернулся в окно, дабы не видеть, как он сморкается и какое красное стало у него лицо, а потом на своих пешеходных ногах прибежала Ада и, с бумажками наперевес, в два счета доказала, что не отчислить меня было бы «странной непоследовательностью и сверхтерпимостью» (дождалась Ада своего звездного часа!), потому что, «Федор Аркадьевич, вот взять хотя бы прошлый месяц, вот десять, двадцать семь, тридцать шесть часов без уважительной причины, драка в общежитии с применением шпаги (в этом месте ректор удивленно поднял брови и вопросительно посмотрел на меня), вот, прямо скажем, мягкое решение студкома, а вот задолженности, обратите внимание на английский… – смотрите сами, Федор Аркадьевич, и решайте, мнение учебной части вам известно».

– Что там за шпага? – спросил он с любопытством, когда Ада вышла.

Дело было так. Рашид и Костя мирно пили пиво в садике возле общаги, когда к ним выскочил Толик Першин в расстроенных чувствах, с фингалом под глазом. Он сказал, что заочники совсем оборзели – взяли его плеер на полчаса и не отдают, а посылают на фиг. Костя и Рашид допили пиво, сходили за браунингом и лимонкой и двинулись на третий этаж, в 311-ю комнату, где гудела заочка. Дорогой им попался слегка обкуренный Мажир, который, вошед в курс дела, примкнул к Рашиду и Косте, на всякий случай прихватив из комнаты свою фамильную реликвию, обычно висевшую над кроватью, – шашку из настоящей дамасской стали, которой его прадед рубил головы шурави. Выпив на посошок чачи, хорошо вооруженные пацаны пошли строить заочников. В этот момент я их и перехватил около лифта, а когда разоружал, где-то на заднем плане – подобно падающей азербайджанской звезде – мелькнул по ступенькам вниз комендант общежития Резван, один из конфидентов декана. Он меня, видно, заметил с шашкой в руке и заложил. Но не буду же я излагать все это ректору. Я только и сказал, что это была не шпага, а шашка.

– Не вижу принципиальной разницы, – пожал ректор плечами.

– Ну как же, Федор Аркадьевич, – возразил я. – Шпага колет, а шашка рубит. Херак – и голова долой вместе с воротником. Это большая разница.

– А… Ну да, – сказал он и кивнул, – иди, – и взглянул на меня обнадеживающе, и я почему-то подумал о нем хорошо – я подумал, что он прикроет меня от учебной части, – не знаю, почему я так подумал, и когда вышел из его кабинета, возле которого ждали Рашид и Костя, то на их молчаливое «ну?» сказал, что все нормально, что тот ураган прошел, что нас мало уцелело, но все-таки уцелело.

– Пронесло, думаешь? – спросил потом в пивбаре Рашид.

– По-моему, пронесло.

А Костя сказал:

– Ада, сука, когда от него вышла, говорит: приплыл ваш Мартов.

– Да он вроде нормальный мужик, – сказал я и подумал, что если на этот раз пронесет, буду всегда и везде говорить, что Федор Аркадьевич – отличный мужик и замечательный критик.

Однако не пришлось мне кривить душой: Ада оказалась права. В четверг вывесили приказ о моем отчислении, но неприятности не терпят одиночества и обычно идут косяком. На той же неделе позвонила директор школы № 216, где я проводил тренировки, и сказала, что вынуждена поднять плату за аренду вдвое. Извини, мол, Андрей, но приходил тренер по кунг-фу и предложил в два раза больше за те же самые пару вечеров в неделю. А мне выбирать не приходится, сам понимаешь, время сейчас такое… Это были вилы. Я отзвонил Гуле Умаровне и попросил ее оповестить бойцов, что тренировок пока не будет. Накрылся медным тазом один из источников доходов, а еще через пару дней, в числе прочих, снесли точку на Митинском ранке, где мы с Рашидом и Костей торговали по очереди. Худо-бедно, но больше года точка приносила нам прибыль, и теперь нужно было придумывать что-то другое. Пацаны без меня свезли товар в общежитие и теперь чесали репу, куда его девать? Сдать оптом бывшим коллегам и заняться чем-то другим? Или открываться заново? Но буквально через день знакомый мужичок сдал нам до мая палатку на том же Митинском, рядом с центральным входом. Мы наняли «Газель» и повезли все обратно, согреваясь под тентом бутылочкой «метаксы». Пилить по Волоколамке и пить коньяк из горла – чем плохо? Пацаны вдобавок забили косячок и пыхтели, сидя на корточках, как два орла, а я жевал яблоко и следил в целлулоидное окошко за дорогой.