Очередная многозначительная пауза.
— Вы знаете, сколько в «Сявале» лошадей? А если знаете — почему сбрасываете их со счета? А Трофим Матвеевич правильно говорит: сейчас самые бесполезные в колхозе кони да мужчины: одни мало работают, другие шаб_ашничают…
— Лошадей не сдадим, — твердо, хотя уже и начиная терять спокойствие, отрезал Василий Иванович. — На севе пригодится каждая лошадь, на севе решается судьба урожая. — И чтобы быть до конца понятым, повторил: — Лошадей сдавать не будем!
— Так, так… — похоже, представитель обкома не ожидал, что дело примет такой оборот. — Значит, председатель колхоза хуже вас знает, нужны или не нужны ему лошади. Так, так… Ну, а сколько же тонн может сдать колхоз, где председателем… ну, этот, как его… ну, усач?
— Иван Евдокимович Шубин, — подсказал директор.
— Самое большее — две тонны. Если, конечно, говорить о кондиционном скоте.
— И опять вы не знаете истинного положения дел в колхозе. Он может сдать все тридцать. Только свиней у него на сдачу более двухсот голов.
— Какие это свиньи — они едва-едва по четыре пуда потянут, — Василий Иванович отвечал все резче, все запальчивее. — Сдавать государству поросят — преступление. Во сколько, в какую копеечку обойдется тогда центнер мяса колхозу — вы об этом подумали?
— Эту песню мы уже слышали, — скривил губы в едкой усмешке Владимир Сергеевич. — Старая песня! Весь обком знает нашу идефикс — сдавать свиней весом не менее ста, а бычков — двести пятьдесят килограммов. И заведующий отделом наказал мне поправить вас…
Пауза. Представитель обкома достает из коробки папиросу, закуривает, глубоко затягивается и тогда только продолжает:
— Вы хотите большую часть скота сдать осенью. Прекрасно! Расчетливо! Умно! Но… но кто будет кормить рабочий класс в остальное время года? Из свиньи, которая осенью будет весить шесть или семь пудов, сейчас, весной, ведь борща не сваришь. А из четырехпудовой можно сварить уже сейчас… Вы же партийный руководитель, и можно ли, позволительно ли в таком важном вопросе проявлять политическую близорукость, если не сказать слепоту?! Интересы рабочего класса, интересы всей партии вы должны ставить выше своих местных интересов!
Сев на любимого конька, Владимир Сергеевич опять почувствовал себя на высоте и говорил горячо, убежденно. Надо думать, он пребывал в твердой уверенности, что сейчас его устами глаголет сам рабочий класс, сама партия. Возражать ему становилось все труднее и труднее.
— Резервов мяса у вас много. Надо только уметь работать с народом… Вы знаете, сколько скота у колхозников?
— Это вроде бы и знать-то не обязательно… Еще вон когда с трибуны Пленума ЦК было сказано, что мы в состоянии обеспечить страну мясом колхозов и совхозов. Колхозник был освобожден от мясопоставок и начал сам есть мясо. Так что же, опять начнем рассчитывать на его скот?
— Политика — не застывшая догма. Она должна быть гибкой, она может меняться.
— Если помнишь — вместе изучали философию.
— Учили нас не для теории, не для таких вот споров.
Гость из обкома подошел к Василию Ивановичу, сел рядом и заговорил совсем другим — доверительным, почти дружеским — тоном:
— Зря ты взъерошиваешься, зря подымаешь дыбом шерсть, как кот перед собакой… Просто ты тут со многим сжился, многих проблем не замечаешь. А я вот еще о чем хотел сказать… Газеты небось читаешь, и видел, что они уже начали публикацию первомайских рапортов о выполнении взятых обязательств. Вы у нас считаетесь инициаторами соревнования, и кому, как не вам, следовало бы первыми рапортовать. Для выполнения полугодовых обязательств вы должны сдать двести сорок тонн мяса. Это не так много. Товарищ Доброхотов берется нам помочь…
Владимир Сергеевич встал, подошел к директору комбината, взял лежавшую перед ним бумажку и подал ее Василию Ивановичу.
— Это для ЦСУ. Еще десять дней имеется в запасе. Настрой себя по-боевому, зажги своим настроением других, благо что через час соберутся секретари партийных организаций и председатели колхозов. Сдадите двести сорок тонн, а я ваш рапорт захвачу с собой, и послезавтра он будет напечатан на первой полосе в «Советской Чувашии». Ваш рапорт подхлестнет и другие районы. И мы — мы вместе отпразднуем победу.
Василий Иванович вертел в руках бумагу с подписью директора мясокомбината, с печатью и никак не мог понять смысла, который был в ней заключен. В бумаге было написано, что колхозы района с 15 по 20 апреля сдали на мясокомбинат двести сорок тонн скота. Он еще и еще раз перечитал бумажку и почувствовал, как внутри у него все закипает. Он попытался взять себя в руки, но словно бы разом отказали тормоза и его чувства, его воля потеряли управление. Кровь горячо прилила к вискам, и на них выступили капли пота. Он смахивает прямо ладонью пот и твердит про себя: во всем надо знать меру. Знай меру… Ну вот, теперь, кажется, он пришел в норму, успокоился. Теперь можно встать и сказать то, что он думает, то, что надо сказать. И он спокойно встает и спокойно, твердо говорит:
— Ни рапорта, ни мяса не будет. Все рабочие с завтрашнего же дня будут переключены на ремонт комбината. А его, — он холодно кивает на Доброхотова, — за очковтирательство мы исключим из партии.
