Разлив Цивиля - [106]

И лишь где-то под вечер доходит у Трофима Матвеевича черед до полей. По дороге домой он заезжает на бригадный стан трактористов, глядит, не появились ли всходы на полях, которые были посеяны самыми первыми. Вот только никак не удосужится он побывать на клеверище, что у Осиновой рощи. Кадышев говорил как-то, что клевер там то ли вымерз, то ли вымок, и поле надо распахать. Однако же, прежде чем дать согласие на это, надо поглядеть самому. Нынче уж поздно, а завтра он обязательно съездит на то поле…

Однако поглядеть клевера у Осиновой рощи Трофиму Матвеевичу так и не удалось. В тот же вечер пришла телеграмма, которую он давно уже поджидал. Старый друг из одного уральского городка условленным кодом просил его срочно приехать.

Трофим Матвеевич весь загорелся: он рассчитывал, что и эта поездка принесет немалый барыш колхозу. Вот только время не очень-то подходящее: и сев еще не кончен, и дома еще не все перепроданы. А послать некого. Был бы жив Виссар! Кадышева не пошлешь. Придется ехать самому. Займет это, видимо, дня четыре, если не пять, но зато в колхозную кассу эта поездка может прибавить кругленькую сумму… Решено. И нечего мешкать: надо успеть на шестичасовой.

Трофим Матвеевич вызвал кассира, оформил командировку. А утром, чуть свет, шофер отвез его на станцию.

Председатель, наверное, уже садился в поезд, когда правленческая техничка принесла Павлу на дом его записку. Записка была краткой:

«Т. Кадышев!

Меня дней пять не будет, уезжаю на Урал. Останешься за меня. Главное — скорее завершить сев и продолжать вывозку общежитий из лесопункта. Прыгунов».

— А насчет перепашки клевера ничего не говорил? — спросил Павел.

— Нет. В книге нарядов, может, что написал.

Павел побывал в правлении. Нет, и в книге нарядов о распашке клеверного поля не было ни слова.

Обещал сам посмотреть, да, видно, то ли не успел, то ли забыл. А через пять дней распахивать будет уже поздно: дождь вон один раз брызнул, и все. А солнце уже совсем по-летнему начинает припекать. Придется, видно, решиться самому.

Послав Федора с трактором на клеверище, Павел зашел в склады. Хороших сортовых семян в наличии не оказалось, а сеять фуражным овсом или викой — какой тогда смысл и распахивать клевер?

Пришлось связаться по телефону с инспекцией и выклянчить десять тонн сортового ячменя. Цена, правда, оказалась высокой, но уж зато от таких семян можно ждать урожая, и тогда все окупится с лихвой.

Под вечер на поле у Осиповой рощи появилась на своем мотоцикле Марья.

При виде Марьи внутри у него все сжалось и заныло, как при зубной боли. Ведь сказал же, что между ними все копчено, так пет же…

— Сегодня я тебя буду ждать, — почему-то шепотом, будто их кто-то мог услышать в поле, проговорила Марья. — Ждать всю ночь. Слышишь? Если не придешь — не человек.

— Нe приду, — отрезал Павел.

— Ничего, придешь, — сказала это Марья чуть ли не с угрозой. — Придешь как миленький. Метиски-то твоей все равно нет.

Павла всего передернуло: будто у девчонки нет имени! Марья, конечно, называет так Лену, чтобы больней уколоть Павла и вызвать неприязнь к Лене. Но неужто она не понимает, что добивается этим как раз обратного?!

Зарокотал, затрещал мотоцикл, и вскоре Марья скрылась за поворотом лесной дороги. А Павел все еще стоял на опушке, и в ушах его звучал злой, мстительный голос Марьи.

Здравствуй, поле мое!

1

Лена уехала на пленум райкома комсомола и в Сявалкасы не вернулась. Не вернулась ни к своим коровам, ни к пионерам. Ее избрали первым секретарем райкома.

Сразу же по окончании пленума Александр Петрович сдал ей ключи от сейфа и круглую печать. Долго перебирал свои бумаги, письма, освобождая от них ящики стола.

— Вот, Леночка, я и отработался. Все, что мог, свои самые лучшие, самые горячие годы отдал комсомолу. Четыре года первым — это легко сказать!.. И если бы не письмо Генки Арсюкова, как знать, сколько бы еще я оставался на этом посту. Теперь же я, конечно, не имею морального права оставаться. Иду директором школы. Прощай, жизнь районная!

— Так тебе же предлагали инструктором райкома партии, — напомнила Лена. — Что не идешь?

— Эх, Лена, Лена! Ты хочешь, чтобы на меня тыкали: вон тот самый Завьялов, у которого комсомольцы ходят лечиться к знахаркам, вон бывший ходячий устав комсомола? Нет. Начну свою жизнь заново…

На том и попрощались, пожелав друг другу успеха на новом месте.

А уже на другой день Лену обступили со всех сторон новые заботы. Кто-то жаловался на то, что забор у стадиона упал, кто-то возмущался, что в клубах, кроме танцулек, ничего не бывает. А сколько развелось хулиганов! Почему райком комсомола не организует дружины по охране порядка — разве это не его прямое дело?..

Лена все выслушивала, делала пометки в блокноте, но пока ничего не обещала. Последнее это дело — обещать с легкостью необыкновенной, а потом не выполнять. Лучше уж не обещать.

Жила она пока в гостинице. Единственное окно комнаты выходило на центральную улицу городка, и от проезжающих машин стекла в нем тонко звенели. Ну, это бы еще ладно. А вот за стенкой — а стенка тоненькая, должно быть, комната когда-то была большой, и ее разгородили переборкой, — за переборкой этой до поздней ночи шумно режутся в карты. Ляжешь спать — хочешь слушай, как ругаются или смеются картежники, хочешь слушай, как скрипит собственная кровать с провалившейся сеткой. Потому-то Лена подолгу засиживается в своем кабинете, хотя и не всегда ей удается «пересиживать» соседей-картежников. И тогда долго не дает ей спать тоскливая мысль: неужели нельзя занять себя чем-то более интересным? Ну, в кино бы сходили или книгу почитали…