Различия - [35]

Маэстро, так стали называть его и жители Врнячка-Бани. Нет, вовсе не в насмешку, скорее с некоторым, не совсем понятным им самим уважением, ибо никто не мог сказать, почему он выбрал именно такой способ скоротать неподвижные дни. Правда, они называли его столь уважительно всего пару десятков лет, а потом уважение разбавилось изрядной долей жалости. Между тем жалость — чувство, которое живет в людях недолго. Вскоре оно превратилось в легкую насмешку. А под конец и от нее ничего не осталось. Никто больше не обращал внимания на эту странную привычку, на это безумное, марафонское «дирижирование». У всех находились дела поважнее. Люди сюда едут и едут, о стольких вещах нужно позаботиться в течение сезона, кому какое дело до чудака, который кому-то там «машет».

Пожалуй, труднее всего к странностям Маэстро привыкала сноха бывшей экономки. Когда ее мужа мобилизовали, когда целых три времени года о нем ничего не было слышно, во время войны начала девяностых, она взяла на себя заботы о больном и, соответственно, все действия с проигрывателем, а к тому же в тот период Маэстро требовал, чтобы элегическая мелодия Брамса звучала гораздо чаще, чем обычно. «Хорошо ему, времени свободного много... Музицировать в такое трудное время это как-то негоже...» — ворчала она, но работодатель этого или не слышал, или делал вид, что не слышит.

Вот так все и шло потихоньку. Экономка давно умерла, у ее сына и снохи уже в зрелые годы родился свой сын, сразу после последней войны, это был мальчик с темными курчавыми волосами. Уже два года, как он заботился о больном, по крайней мере о французской двери, о террасе, растениях, которых становилось все меньше, и о том, чтобы музыка не умолкала. И он был первым, он был единственным из всех, кто не начинал сразу с любопытством спрашивать: «Маэстро, для чего это вам? Одно и то же, снова и снова?»

Куда девается столько музыки?

Мальчик спрашивал о другом. Ему было двенадцать, когда в конце того апреля он привел в порядок террасу, когда поставил на нужное место иглу проигрывателя и когда, где-то к концу того дня, покончив со всеми делами, решился, набрался храбрости и спросил:

— Маэстро, простите... Скажите только одно. Куда девается столько музыки? Что происходит со всей этой музыкой?

Старик развел в стороны руки

Неподвижный старик вздрогнул. Пристально посмотрел на мальчика. Печально улыбнулся и впервые ответил на вопрос, связанный с его странной страстью. Он приподнял обе руки, развел их в стороны насколько смог, словно представляя мальчику всю Врнячка-Баню, парк внизу, гору Гоч, долину Западной Моравы, всю страну, весь мир и даже больше.

— Куда девается? — проговорил он с усилием. — Я думаю... Я уверен, что она распространяется повсюду...

— Повсюду? — повторил за ним мальчик.

— Да, дитя мое, повсюду... — Старик снова развел руки в стороны. — Искусство обитает везде, но только музыка может беспрепятственно пронизывать пространство, проникать в каждую трещину...

Мальчик молчал. Почесывал у себя за правым ухом.

— В сущности... — продолжал Маэстро вдохновенно, — в сущности, я всю жизнь пытался сделать только одно. Ради этого, поэтому я и просил твою покойную бабушку, просил твоих родителей, а теперь вот изо дня в день уже несколько лет прошу и тебя ставить только одно место на пластинке, третью часть Третьей симфонии. Я пытаюсь... То есть рассчитываю, надеюсь... Если я повторю ее достаточно много раз, ее услышит весь мир, ее услышит и сам Господь.

— И сам Господь? — повторил мальчик с круглыми от удивления глазами, такого он не ожидал.

— Да, сам Господь, собственной персоной! — Маэстро убежденно поднял палец, указывая куда-то над парком, над Врнячка-Баней, над землей, над всем миром, прямо в небо, прямо в самую утробу вселенной. — А так как я не уверен, что Господь обратил бы внимание на мой ничем не выдающийся голос, и чтобы Он расслышал его в этом нашем гаме, я решил задать Ему вопрос с помощью музыки. Если Он оттуда способен что-то уловить, Он должен услышать скрипки, альты и виолончель, я думаю, именно из таких звуков сотканы небесные сферы...

— А что это такое, то, о чем вы, Маэстро, хотите спросить Господа? — Мальчику, в отличие от взрослых, такой разговор вообще не казался странным.

— Э-э, молодой человек... — задумчиво протянул старик. — Сначала я хотел этой печальной музыкой спросить у Него, почему я не могу ходить и при этом живу в таком удивительном месте, куда другие приезжают больными, а уезжают хотя бы на одну надежду более здоровыми. Почему я осужден всю жизнь любоваться на этот цветущий и благоухающий парк, а не могу и шагу ступить по его дорожкам, в то время как другие гуляют здесь целыми днями... Сначала я хотел спросить Его об этом, а потом захотел узнать у Него и много других вещей, ты еще мал, чтобы я пересказывал тебе всю свою жизнь. Ты еще мал, чтобы объяснять тебе, как люди познали многие тайны и вместе с тем утратили в себе человечность. Поверь мне, чего я только отсюда не видел, а с этого места я никуда не двигаюсь. Когда человек туда-сюда перемещается, когда он видит и то, и это, одно вытесняет другое, одно в другом растворяется, разбавляется. Но когда перед тобой вечно одна и та же картина, разница сразу бросается в глаза.