Различия - [19]

Зажглось боковое освещение

И кто знает, как долго все это могло продолжаться, но тут зажглось боковое освещение, кто-то запутался в тяжелой занавеске на входной двери, потом с трудом из нее выпутался, и в зал, кашляя от пыли, вошла тетка, уборщица.

Именно так, тетка. Не старик Симонович, который отвечал за проверку билетов, места и действия в случае «чрезвычайной ситуации». Не киномеханик Швабич. Не директор «Сутьески». А просто тетка. Безымянная, вечно простуженная женщина в синем вылинявшем халате и матерчатых сношенных тапках. Она попыталась что-то сказать, но не смогла.

— Товарищи... — начала она несколько секунд спустя.

— Товарищи, успокойтесь, не надо так, я должна... — снова заговорила она.

А потом сжала кулаки, собралась с силами и, едва сдерживая слезы, наконец выговорила:

— Перестаньте, не надо, товарищ Тито умер!

То самое молчание, которое называют гробовым

Повисло молчание. То самое, которое называют гробовым. В тишине стало слышно, как потрескивает известковая побелка на лепном потолке... В снопе света из кинопроектора и раньше можно было заметить, что сверху, со стилизованных Солнца и Луны, с планет и созвездий, осыпается мельчайшая молочно-белая пыль, белее и нежнее пудры... Конечно же, она продолжала парить в воздухе и тогда, когда неожиданно прервался фильм... Словно для того, чтобы все на свете примирить, запорошить следы, смягчить складки морщин вокруг глаз и возле рта, убелить наши лица...

А потом раздалось хлопанье сидений: всякий раз, как кто-нибудь вставал, слышался хлопок. И хотя это считается плохим литературным приемом, попробую передать звук: «Клап-клап, клап-клап...» То ритмично, словно аплодисменты, сначала одиночные, а потом дружные. То очередью, как будто вымуштрованный взвод построенных шеренгой солдат зловеще щелкает затворами винтовок.

Встал даже Абрамович. Не вполне сознавая, где находится, он как в тумане вспомнил, что пришел в кино, но сейчас все вокруг напоминало неожиданно прерванное партийное собрание. Он озабоченно обращался ко всем с вопросом:

— Товарищи, куда вы? Что, продолжение заседания завтра?

Встал Бодо, правда пошатываясь. Его солнечные очки куда-то запропастились, он хватался за карманы, чтобы посмотреть на своем плане, где расположена ближайшая «база», ближайший тайник со «средствами для корректировки действительности».

Встал и Вейка. Он держался осторожно, боялся, как бы его не унесло сквозняком.

Встали Гаги и Драган, профессор Джурдже Джорджевич, Эракович и Эраковичка, встали все, каждый в своем ряду, даже Лазарь Л. Момировац, хотя, что касается его, правильнее было бы сказать, что от радости он не встал, а подскочил.

Несмотря на то что кое-кто потом во всеуслышание заявлял, что в знак протеста остался сидеть, на самом деле не сдвинулся со своего места в тринадцатом ряду один только перепуганный Отто, по-прежнему прикрывавший лицо ладонями. Он так и не отважился бы выйти, если бы в этой толчее кто-то не вывел его из зала, прибегнув к грубому обману:

— Пойдем, Отто, пойдем, добрый наш Отто... Пойдем, самое страшное закончилось.

Все повставали, все покинули кинотеатр, хотя мрачный билетер Симонович так и не появился, чтобы в соответствии с инструкцией «О мерах и действиях в случае чрезвычайных ситуаций» отдернуть темно-синюю занавеску и настежь распахнуть двустворчатую дверь. Так что все беспомощно запутывались, а потом выпутывались из пыльных складок темно-синего плюша, жмурились от резкой перемены освещения, а многим некоторое время было не вполне ясно, действительно ли они вышли из зала или просто снова куда-то вошли.

Снаружи, на улице, не было ни одного спокойно идущего человека. Все куда-то бежали. Но при этом казалось, что никто толком не знает куда.

Ответственность

Как я уже говорил, мне не удается вспомнить названия той картины. Более того, сколько я ни напрягаю память, не могу до конца разобраться, что из описанного мною было фильмом, что историей, а что попыткой о чем-то рассказать.

Знаю только, что кто-то, в оправдание всех остальных, должен был быть объявлен виновным. Было проведено собрание объединенного трудового коллектива городского кинопроката. Состоялось обсуждение, высказывались соображения относительно того, кто как повел себя в решающий момент. Работники кинотеатра «Ибар» сразу же выступили с заявлением, что у них все прошло как положено. А вот с «Сутьеской» дело дошло почти до реконструкции событий. Но чтобы не заходить так далеко, было принято решение призвать к дисциплинарной ответственности не кого иного, как Симоновича.

Во-первых, никто не стал бы его защищать, за исключением Момироваца. Кроме того, налицо были и факты. Его не оказалось на рабочем месте, то есть у двери. Он поставил под угрозу безопасность зрителей. Могла возникнуть паника... К тому же, как сказал кто-то под самый конец, по вине Симоновича все запутывались и выпутывались из темно-синей пыльной занавески, что выглядело совершенно недостойно в столь серьезный исторический момент.

Вполне возможно, весь этот «процесс» закончился бы относительно безболезненно, то есть обычным предупреждением, ведь никому не хотелось брать на себя ответственность за судьбу старого человека, вот-вот выходящего на пенсию, если бы Симонович сам себя не погубил. Ему тоже полагалось выступить, признать ошибки, покаяться: «Сожалею, нарушил свои трудовые обязанности» и еще пара фраз примерно в таком же духе. Бла-бла-бла. Не более того. Этого было бы достаточно, чтобы его простили и обо всем забыли. Только Симонович, наверное, из-за своей мрачности, а может, еще что на него нашло, к следующему собранию написал семьдесят с лишним страниц. Изложив свое «видение» событий. Начал он так: