Разговоры Пушкина - [14]

.

И.П. Липранди. РА 1866, стр. 1471.

Май

* Пушкин, как известно, был послан Воронцовым уничтожать саранчу[97]. Видя бесплодную борьбу с этим бичом, Пушкин созвал крестьян и повел такую речь:

– А знаете ли вы, что такое саранча?

Мужички помялись, посмотрели друг на друга, почесали, как водится, затылки, и наконец один молвил:

– Наказанье Божье, ваше высокородие.

– А можно бороться с Божьим наказанием? – спрашивает А.С.

– Вестимо, нельзя, ваше благородие.

– Ну так ступайте домой.

И больше их не требовал.

П.П. Ларий. Из воспоминаний о Пушкине. РА 1839, III, стр. 405.

28 мая. По возвращении из командировки]

Поездка его была непродолжительна, он возвратился чуть ли не через неделю и явился к графу Воронцову в его кабинет. Разговор был самый лаконический; Пушкин отвечал на вопросы графа только повторением последних слов его; например: «Ты сам саранчу видел?» – «Видел». – «Что ж ее, много?» – «Много» и т. п.[98]

М.Н. Лонгинов со слов Н.М. Лонгинова. Библ. Зап. 1859, № 18, стр. 554.

Июнь – июль. Одесса

…Пушкин прибегал к княгине Вяземской[99] и, жалуясь на Воронцова, говорил, что подает в отставку… Иногда он пропадал. «Где вы были?» – «На кораблях. Целые трое суток пили и кутили».

Кн. П.А. и В.Ф. Вяземские. Из рассказов о Пушкине. РА 1888, II, стр. 306.

Конец июня – начало июля

Il dit que, depuis qu’il me connait, il a peur de toi; il dit: «j’ai toujours consideré votre mari comme un холостой; maintenant c’est une puissance pour moi, et la première lettre que je lui ecrirai, commencera par Ваше Сиятельство, Милостивый Государь, avec toutes les cérémonies et les honneurs possibles».

[Он [Пушкин] говорит, что, с тех пор как он меня знает, он тебя боится; он говорит: «Я всегда принимал вашего мужа за холостого; теперь он для меня персона, и первое мое письмо к нему начнется с Ваше Сиятельство, Милостивый Государь, со всеми возможными церемониями и титулами».]

Кн. В.Ф. Вяземская кн. П.А. Вяземскому. Одесса, 4 июля 1824 г. «Остафьевский архив кн. Вяземских», т. V, вып. 2, стр. 115.

Июль. [В Ришельевском лицее]

*…Входит в класс незнакомая особа в странном костюме: в светло-сером фраке, в черных панталонах, с красной феской на голове и с ружейным стволом в руке вместо трости. Я привстал, он мне поклонился и, не говоря ни слова, сел на край ученической парты, стоящей у кафедры. Я смотрел на это с недоумением, но он первый прервал молчание:

– Я когда-то сидел тоже на такой скамье, и это было самое счастливое время в моей жизни.

Потом, обратившись прямо ко мне, спросил:

– Что вы читаете?

– Речь Цицерона, – ответил я.

– Как ваша фамилия?

– Сумароков.

– Славная фамилия! Вы, верно, пишете стихи?

– Нет.

– Читали вы Пушкина?

– Нам запрещено читать его сочинения.

– Видели вы его?

– Нет, я редко выхожу из заведения.

– Желали бы его видеть?

Я простодушно отвечал, что, конечно, желал бы, – о нем много говорят в городе, как мне передали товарищи. Он усмехнулся и сказал:

– Я – Пушкин, прощайте.

……………………………………………..

Когда мы шли по длинному коридору, он сказал:

– Однако у вас в Лицее, как я вижу, свободный вход и выход.

– Это по случаю каникул…

А. Сумароков. К чествованию памяти Пушкина. «Одесский вестник» 1886, № 346.

Первая половина года. Одесса

[перед отъездом, на обеде у гр. Воронцова]

Однажды она [Е.К. Воронцова][100] прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: «Что нынче дают в театре?» Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делал, особливо когда отпускал свои остроты), с улыбкою сказал: «La sposa fidele, comtessa» [Верную супругу, графиня]. Та отвернулась и воскликнула: «Quelle impertinence!» [Какая дерзость!].

П.И. Бартенев. РА 1884, III, стр. 188.

Август. Чернигов [по пути из Одессы в Псков[101]]

…Мы ночевали в какой-то гостинице. Утром, войдя в залу, я увидел в соседней буфетной комнате шагавшего вдоль стойки молодого человека, которого по месту прогулки и по костюму принял за полового… Вдруг эта личность быстро подходит ко мне с вопросом: «Вы из Царскосельского лицея?» На мне еще был казенный сюртук [Петербургского университетского благородного пансиона], по форме одинаковый с лицейским.

Сочтя любопытство полового неуместным и не желая завязывать разговор, я отвечал довольно сухо.

– A! так вы были вместе с моим братом, – возразил собеседник.

Это меня озадачило, и я уже вежливо просил его назвать мне свою фамилию.

– Я Пушкин; брат мой Лев был в вашем пансионе.

А.И. Подолинский[102]. Воспоминания. РА 1872, стр. 862. – Ср.: РС 1885, № 1, стр. 77–78.

5–6 августа

* Смотритель сказал мне, что едет из Одессы коллежский асессор Пушкин; я тотчас бросился в пассажирскую комнату и, взявши Пушкина за руку, спросил его:

– Вы, Александр Сергеевич, верно, меня не узнаете? Я – племянник бывшего директора лицея – Егора Антоновича Энгельгардта; по праздникам меня брали из корпуса в Царское Село, где вы с Дельвигом заставляли меня декламировать стихи.

Пушкин, обнимая меня, сказал:

– Помню, помню, Саша, ты проворный был кадет.

Я, от радости такой неожиданной встречи, не знал, что делать, опрометью побежал к гулявшим со мною товарищам известить их, что проезжает наш дорогой поэт А.С. Пушкин… Пушкин был восхищен нашим энтузиазмом, мы поднимали на руки дорогого гостя, пили за его здоровье, в честь и славу всего им созданного… Князь Оболенский