Разговоры Пушкина - [11]

– Да целуй же, наконец, мямля, чего хорохоришься? Ужели не понимаешь, что это же ведь обидно для девушки? – промолвил Пушкин, с искреннею на этот раз досадой прибавив: – Ну, чурбан же ты, милый мой, самый что ни на есть первый сорт… Тьфу ты, бревно какое, ей-богу…

Д. Кириенко-Волошинов по записи М.Д. Францевой. «Русское обозрение» 1897, I, стр. 37.

1821 г.

* Не помню, за что и как между К[еком] и П[олторацким][70] устроилась дуэль. К первому секундантом попал я, второй выбрал Пушкина. Ну, известное дело, на нашей временной обязанности лежало назначение условий поединка. Мы съехались с Пушкиным, и трактат начался. Но как понравится вам оборот дела? Александр Сергеевич в разговоре со мною, решительно не могу вам сказать за какие, да и были ли они, «обидные выражения», вызвал на дуэль меня. «Ты шутишь, Пушкин?» Я не мог принять его слова не за шутку. «Нисколько! Драться с тобой я буду, – ну, мне этого хочется, только ты должен обождать. Я уже дерусь с двумя господами; разделавшись с ними – к твоим услугам, Карл Иванович!»

К.И. Пр[унку]л по записи К. С. «Общезанимательный вестник» 1857, № 11, стр. 419.

Январь – февраль

«Как ты здесь?» – спросил Орлов[71] у А. Пушкина, встретясь с ним в Киеве. «Язык и до Киева доведет», – отвечал Пушкин. «Берегись! берегись, Пушкин, чтобы не услали тебя за Дунай!» – «А может быть, и за Прут!»

П.Л. Яковлев[72]. Анекдоты. Из «Хлыновского наблюдателя». Публ. И.А. Кубасова. РС 1903, № 7, стр. 214.

Декабрь. Леово

В г. Леово мы въехали к подполковнику Катасанову, командиру казачьего полка… он нас не отпустил, сказав, что через час будет готов обед… Обед состоял только из двух блюд: супа и жаркого, но зато вдоволь прекрасного донского вина… Прошло, конечно, полчаса времени, что мы оставили Леово, как вдруг Александр Сергеевич разразился ужасным хохотом… он объяснил мне, что суп был из куропаток, с крупнонакрошенным картофелем, а жаркое из курицы. «Я люблю казаков за то, что они своеобразничают и не придерживаются во вкусе общепринятым правилам. У нас, да и у всех, сварили бы суп из курицы, а куропатку бы зажарили, а у них наоборот!» И опять залился хохотом[73].

И.П. Липранди. РА 1866, стр. 1282–1283.

[Аккерман. На обеде у полковника А.Г. Непенина[74]]

…Непенин спросил меня вполголоса, но так, что Александр Сергеевич мог услышать: «Что, это тот Пушкин, который написал – Буянова?[75]» После обеда… Пушкин подошел ко мне, как бы оскорбленный вопросом Непенина, и наградил его многими эпитетами… На вопрос мой, что разве эта пьеса так плоха, что он может за нее краснеть? – «Совсем не плоха, – отвечал он, – она оригинальна и лучшее из всего того, что дядя написал». – «Так что же; пускай Непенин и думает, что она ваша». Пушкин показался мне как бы успокоившимся, он сказал только: «Как же полковник, и еще георгиевский кавалер, не мог сообразить моих лет с появлением рассказа![76]»

И.П. Липранди. РА 1866, стр. 1452–1453.

1821–1822 гг. Кишинев

Пушкину пришлось играть всю ночь и проиграться до копейки. Воротясь с рассветом на свою квартиру, он зашел в бакалейную лавку купца Петрова и потребовал вина. Нужно было заплатить, а денег не было, тогда Пушкин предложил хозяину послать с ним на квартиру приказчика за получением денег.

– Ничего, будет за вами, – сказал хозяин, – вы не захотите нашего.

– Да ведь вы меня не знаете?

– Как не знаем – вы господин Пушкин.

– Что я Пушкин – вы это знаете, но дело в том, отдам ли я вам деньги, это наверно вы никак не можете знать, – отвечал Пушкин и с этими словами снял фуражку и положил ее перед купцом, потом сказал следующее: – Заметно, вы, г-н Петров, хотите действовать против собственных убеждений. Ведь вы очень хорошо знаете принятое всеми народами правило: «почитай всех честными и живи со всеми как с плутами», а потому, – прибавил Пушкин, указывая на фуражку, – я вам оставляю ее в обеспечение.

Н. Гербановский. Несколько слов о пребывании Пушкина в г. Кишиневе. «Новороссийские ведомости» 1869, № 49.

…Однажды в обществе одна дама, не поняв его [Пушкина] шутки, сказала ему дерзость. «Вы должны отвечать за дерзость жены своей», – сказал он ее мужу. Но бояр равнодушно объявил, что он не отвечает за поступки жены своей. «Так я вас заставлю знать честь и отвечать за нее», – вскричал Пушкин, и неприятность, сделанная Пушкину женою, отозвалась на муже.

А.Ф. Вельтман[77]. Воспоминания. Майков, стр. 127.

1821–1823 гг.

Я не могу не засвидетельствовать… нижеследующий рассказ об его [Пушкина] жизни в Кишиневе. Он там квартировал против тюрьмы или острога, куда, с позволения начальства, часто ходил разговаривать с арестантами, расспрашивать об их удальстве. Все они охотно друг перед другом старались занимать его своими похождениями, особенно главный, первостатейный каторжник, всеми уважаемый, до того полюбил сочинителя, что однажды вечером сказал ему:

– Ну, Пушкин, прощай… уж завтра не найдешь меня здесь.

– На Владимирку?

– На все четыре!

– Как так?

– А так: клетка надломлена, настанет ночь, а мы – ночные птицы и вольные! Прощай, брат, сочинитель.

«При такой дружеской откровенности, – продолжал Пушкин, – я ни на минуту не допустил мысли о доносе, пошел домой, поработал и лег спать. Ночью барабан бьет тревогу. Я, надев архалук, сбежал с горы в крепость, из ворот команда бежит во все стороны с криком: «Лови, лови!» Я вбегаю в ворота… Какая картина поражает меня: барабанщик, мальчик 16 или 17 лет, бьет азартно тревогу, а у него по лицу струится кровь и глаз, вырванный из своей орбиты, висит на щеке! Этот молодец ночью зачем-то вышел на воздух и, увидя, что какие-то тени мелькают по стене, схватил барабан и забил тревогу… в эту-то минуту один из беглецов, пробегая мимо, ударил его ножом в глаз! Многих переловили, а мой друг убежал. Но этого героя-барабанщика я не могу забыть!»