Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По - [85]

То, что идеальный ход моих мыслей был нарушен, скорей всего следовало приписать тормозящему действию мадеры, которая хоть и укрепила нервы, в то же время несколько затуманила рассудок. И все же я не жалел, что пригубил этот вдохновенный напиток. Поскольку чем ближе – с каждой минутой – становился морг, тем острее я сознавал, что мне предстоит и какого самообладания это потребует.

Когда мы приехали, было уже совсем темно. Улица перед моргом была тиха и пустынна. Выйдя из экипажа, я подошел ко входу и взглянул на фасад.

Меня моментально охватило гнетущее душу чувство ледяного страха, сердце провалилось в какую-то бездну, замерло, что из всех земных ощущений более всего напоминает состояние опиомана, у которого кончилось его зелье. Я терялся в догадках – что могло заставить меня так разнервничаться при виде этого здания? Вывод напрашивался только один: реакция моя была вызвана не столько его архитектурными особенностями (практически неразличимыми в наступившей тьме), сколько сознанием его мрачного, его скорбного предназначения. Мысль об отвратительных насельниках этого дома мертвых, заключенных в массивных каменных стенах, внушала мне чувство непреодолимого страха.

Пройдя через главный вход, мы пошли по узкому, наклонному, тускло освещенному коридору с серыми, до ужаса безликими стенами. Еще минута – и мы были в покойницкой.

Площадь зала составляла примерно двадцать квадратных футов. Пол был выложен кирпичом. Стены – исключительно неприятного зеленоватого оттенка. Зловеще мрачный свет нескольких газовых фонарей – единственный источник освещения в этот поздний час – в немалой степени способствовал созданию нестерпимо отвратительной атмосферы.

Середину зала занимали пять каменных столов на железных опорах, на каждом из которых лежало по человеческому телу. Не считая одного – крохотного мальчика-младенца, пуповина которого явно свидетельствовала, что от него избавились сразу после рождения, – остальные приличия ради были покрыты простынями, из-под которых виднелись только головы, шеи и плечи.

Тут была молодая женщина, чье багровое, вздувшееся лицо говорило о том, что это утопленница, – очевидное самоубийство. Другое принадлежало исключительно дородному мужчине с густыми усами, чье безжизненное тело, как сообщил мне Тилден, было найдено в переулке одного из пользующихся дурной славой предместий города. Причина его смерти была до сих пор не установлена, хотя, судя по всему, он умер ненасильственно, возможно – как предполагал Тилден, – от разрыва сердца, не выдержавшего такого веса. Третий был человеком необычайно грубой наружности, со сплошь покрытым шрамами лицом; его зарезали в пьяной потасовке в распивочной неподалеку от пристани.

Последним лежал Герберт Баллингер.

За несколько ярдов мне показалось, что лицо дагеротиписта густо вымазано смолой. Только подойдя поближе, я различил, что кожа его совершенно обуглилась.

Голова у меня закружилась, тошнота подступила к горлу. Закрыв глаза, я схватился за край мраморной плиты. Не скоро, но чувство головокружения все же прошло, и, глубоко вдохнув, я снова посмотрел на отвратительно почерневшее лицо распростертого передо мной тела.

Хотя из-за взрыва и последовавшего воспламенения ткань эпидермиса превратилась в обугленную корку, общие черты сохранились. Конечно, до этого я видел дагеротиписта всего однажды, когда мы с Сестричкой зашли к нему в мастерскую поинтересоваться ценой портрета. Даже основываясь на впечатлении от той единственной, исключительно краткой встречи, я мог бы сказать, что тело на столе определенно было телом Баллингера. И все же я не переставал дивиться тому, как, учитывая жестоко пострадавшее лицо, было произведено опознание. Я спросил об этом у коронера Тилдена.

Пожилой джентльмен ничего мне не ответил. Вместо этого, к моему величайшему удивлению, он подошел вплотную к столу и, вытянув затянутую в перчатку руку, засунул большой, указательный и средний пальцы в разинутый рот трупа! Немного покопавшись, он вынул небольшой предмет, который и протянул мне, чтобы я мог получше его разглядеть. Это была маленькая изогнутая металлическая полоска, к которой крепилось несколько коренных зубов.

– Вот вам и ответ, – сказал Тилден. – У мистера Баллингера не хватало нескольких задних зубов. Поэтому он носил мост. Человек, поставивший ему эту штуку, и смог опознать тело.

Сердце мое тут же учащенно забилось.

– А кто, позвольте спросить, был этот дантист? – на всякий случай спросил я, хотя уже заранее знал ответ.

– Это был Ладлоу Марстон, – как я и ожидал, ответил коронер.

Вряд ли приходится сомневаться, что в подавляющем большинстве случаев разгадка тайны сопряжена с медленным и мучительным процессом умозаключений, который – после множества ложных ходов, неверных теорий и ошибочных версий – приводит к правильному объяснению. Однако изредка ответ приходит как некое озарение. Выражаясь точнее, подобные откровения лишь кажутся результатом неожиданного, непроизвольного прозрения. На деле им почти всегда предшествуют долгие логические выкладки. Только уму, уже подготовленному к их приятию бессчетными часами размышлений, могут представать выводы, кажущиеся epiphanies