Разговор в аду между Макиавелли и Монтескье - [13]
Попробуйте же отыскать справедливость, попробуйте отыскать право, стабильность, порядок, уважение к столь сложным формам вашего парламентского механизма у недисциплинированных, необразованных, обуреваемых жаждой насилия масс, которым вы говорите: вы — право, вы — господа, вы — суд государства! О, мне известно, что мудрый Монтескье, осторожный политик, выдвигающий принципы и умалчивающий об их возможных последствиях, ничего не написал в своем «Духе законов» о догмате народного суверенитета. Но как вы только что сказали — последствия сами собой вытекают из выдвигаемых вами принципов. Родство вашего учения с учением об общественном договоре достаточно очевидно. Именно поэтому в тот день, когда французские революционеры, доверясь словам своего учителя, заявили: «Конституция может быть исключительно свободным делом договора между равными» — и монархическое, и парламентское правление в вашей стране были приговорены к смерти. Напрасно предпринимались попытки выдвинуть новые принципы, напрасно пытался, вернувшись во Францию, ваш король Людовик XVIII вернуть властные функции их прежним носителям, опубликовав разъяснения 1789 года таким образом, словно они принадлежали ему самому; этот умильный обман аристократической монархии находился в вопиющем противоречии с прошлым. Он сгинул в революции 1830 года, а правительство 1830 года, в свою очередь…
Монтескье
Говорите, говорите!
Макиавелли
Не стоит забегать вперед. То, что нам обоим известно о прошлом, дает мне право утверждать, что принцип суверенитета народов способен нарушить любую стабильность, что право он превращает в революцию, а общество ввергает в войну со всеми человеческими установлениями и с самим Богом. Он — воплощение насилия. Он превращает народ в дикого зверя, который угомонится, только напившись крови, и которого нужно держать на цепи. И тогда будущее народа, жизнь которого организуется на основании этого принципа, непременно будет выглядеть так: народный суверенитет приведет к демагогии, демагогия — к анархии, анархия — к деспотизму. Деспотизм для вас — нечто варварское.
Отлично! Следовательно, вы видите, что, идя путем цивилизации, народы возвращаются к деспотизму. Но это еще не все. Я утверждаю далее, что деспотизм, если рассмотреть его под другим углом зрения, является единственной формой правления, подходящей к социальному уровню современных народов. Вы заявили, что материальные интересы народов зависят от их свободы. Этим вы уж чересчур облегчили мне задачу. Что это, вообще-то говоря, за государства, которым необходимо опираться на свободу? Это государства, живущие высокими чувствами, большими страстями, героизмом, верой, да и честью, как французская монархия в ваше время, о чем говорите вы сами. Иногда народ спасает стойкость, порой — христианство. Я понимаю, свобода была необходима Афинам, Риму, народам, жившим воинской славой, расширявшим свое жизненное пространство за счет войн, а вследствие этого нуждавшимся для победы над врагом во всей энергии, патриотизме и энтузиазме своих граждан. Принадлежащие народу свободы были неотъемлемым наследием в тех государствах, где тяжелый механический труд был предоставлен рабам, а гражданин не был нужен обществу, если не осуществлял своих политических функций. Другой смысл приобретает для меня свобода в христианскую эру, в особенности в мелких государствах, связанных друг с другом договорными обязательствами на манер греческих республик, как, например, в Германии или в Италии. Там обнаруживается что-то вроде естественных причин для свободы. Она была бы почти безобидной в те времена, когда принцип авторитарности не подвергался сомнению, когда религия обладала абсолютной властью над умами, когда народ мирно жил под рукой своих пастырей, сдерживаемый гильдиями, цехами, церковью. Если бы тогда зашла речь о политическом освобождении, оно могло бы быть совершенно безболезненным, поскольку произошло бы в соответствии с принципами, на которых основывается существование любого сообщества. Но в ваших больших государствах, живущих только промышленностью, у ваших народов, живущих без Бога и веры, в такое время, когда война уже не может эти народы удовлетворить и их чрезмерная активность обращается против них самих, тут свобода вместе с лежащими в ее основе принципами может привести только к разрушению и гибели. К тому же она столь же безразлична для нравственного чувства отдельного человека, как и для государства.
