Всем прохожим отвечала Иоана. Ее бойкий, улыбающийся голос будто говорил им: «Вы не беспокойтесь, идите своей дорогой, а мы уж тут управимся… Вон сколько нас собралось!» После каждого такого ответа она самодовольно разглядывала Икима: дескать, видишь, какие услуги я тебе оказываю? Но Иким не замечал ни ее услуг, ни ее самое.
— Доброе утро!
Стройная и красивая, в нарядной шерстяной кофточке, в туфлях на высоких каблуках, дочь шла легко, как будто ей ничего не стоило вот так взять и пойти куда захочется. За ней шла Аника и не дышала от счастья, горя и страха — все в ней как-то удивительно смешалось, и она упрашивала глазами, чтобы все были подобрее с этой девицей, потому что любая обида, нанесенная ей, поразит прежде всего Анику, а она уже стара, уже отжила свое, и не следовало бы ее обижать.
Старшие сестры и даже сама Иоана залюбовались студенткой. Иким, не поднимая головы, ответил громко за всех:
— Доброе утро!
Затем выпрямился, сурово посмотрел. Ничего, красива. Здесь, в этой деревне, где так много труда и забот, где столько солнца, столько дождей, она бы никогда не стала такой красивой.
— Аника, принеси ей стул.
Девушка присела на краешек, робко посмотрела на багровый угловатый лоб отца, и вся ее смелость, с таким трудом накопленная, улетучилась вмиг. Сэндуцэ, ее любимчик, подошел, прислонился к ней, что-то прошептал, но она ничего не слышала. Опустила голову и только гладила его по макушке.
Иким стал рассовывать свои огромные руки по карманам, но то ли руки оказались слишком велики, то ли карманы слишком малы — это ему никак не удавалось. Он злился на себя, злился на руки, злился на карманы; всех как-то заинтересовала эта возня, и все стали следить. гадая про себя, чем все это кончится. У Икима были странные и некрасивые руки: большие, волосатые, со старыми и новыми ссадинами, с ногтями, которые росли как вздумается, в общем руки старого каменолома, и вся деревня находила несказанное удовольствие рассматривать их. Икиму это не очень нравилось, он старался держать свои руки подальше от людского любопытства, и когда собиралось слишком много народу вокруг, он первым делом пытался упрятать их куда-нибудь. С горем пополам он засунул руки в карманы, но, подумав, вытащил обратно, опустил на колени — пусть отдыхают, пусть греют свои ссадины на солнышке.
Да, это были они, многострадальные, натруженные руки Икима Вэкару. Что из того, что они, может, не очень красивы? Зато эти руки, такие вот, какими вы их видите, выкормили, выходили большую семью. Сколько дорог, сколько школ, сколько домов выстроено из камней, добытых этими руками, даже барышню со всей ее красотой, и нарядной кофточкой, и с туфлями на высоких каблуках выходили эти руки, за все они заплатили своей кровью, своим потом, своими многочисленными ссадинами.
— Бедный отец…
Михуцэ был искренне тронут. Он хотел тут же начать разговор о родительских подвигах, но Иким как-то из-под бровей посмотрел на него, и Михуцэ умолк.
Ветер утих, огромная серо-черная туча стала спускаться на село казалось, вот-вот обрушится на крыши.
Сидели тихо, поеживаясь, и молчали.
Наконец Марина не выдержала и спросила:
— Ну, отец, что же ты теперь скажешь?
Бесцветные старческие глаза Аники замерли. Девушка в нарядной кофточке быстро-быстро ласкала макушку Сэндуцэ, будто боялась, что он вот-вот заплачет. Несколько прохожих пожелали им доброго утра, но никто не ответил. Вдруг Иким поднял голову, метнув в кого-то невидимого острый взгляд, спросил сердито:
— А что мне сказать?
Бедная Зина, она не переносила ссор и сделала отчаянную попытку спасти положение.
— Как ты думаешь, отец, пойдет дождь? — пролепетала она скороговоркой.
В одно мгновение это всех заинтересовало, всем, казалось, крайне необходимо было знать, пойдет дождь или нет, а Иким казался тем единственным человеком, во власти которого была судьба погоды. Только он решал, быть дождю или нет.
— Дождь будет, — сказал Иким.
Это никому не понравилось, однако Иким сказал с такой уверенностью, что никто и не пытался переубедить его.
Помолчали. Марина неожиданно вздохнула:
— Когда меняется погода, у меня очень болят ноги. Все это лето мучилась, может, не поверите, но, ей-богу, все лето ходила калекой.
Иким посоветовал:
— Спиртом натри. Помогает.
Марина горько усмехнулась.
— Отец, всю кожу сожгла спиртом, да что толку?
Аника тяжело вздохнула — ведь Марина была ее дочкой.
— Бедняжка!..
Иоана сползла с каменной глыбы, подошла, ощупала ноги Марины. Сказала специально для Икима:
— У нее жуткий ревматизм.
Иким, казалось, не слышал, но через некоторое время сказал:
— Ничего, переживет.
Зина, которая была безучастна к разговору о ревматизме сестры, вдруг вспомнила:
— Отец, перестань ты со своим дождем! Мой Андрей начал перекрывать сарай. Что же будет, если польет дождь?
Бедная Аника попробовала заступиться:
— Иким, им надо перекрыть сарай.
Иоана добавила:
— Если пойдет дождь, сарай развалится.
— Будет дождь, — сказал Иким. Затем, помолчав, посоветовал дочери: — Ты передай Андрею — пусть раскрывает не все сразу. Сначала одну сторону перекроет, потом другую.
— Ну на это и у нас ума хватит, — сказала Зина разочарованно. — Я думала, чтобы, может, как-нибудь без дождя…
