Отсыревшие спички, распространяя запах серы, долго не загорались, и Франц потратил немало усилий, чтобы зажечь керосиновую лампу. Не раздеваясь, он сел на единственный стул и протянул под стол ноги. Франц был одет тепло. Бельё, платье да ещё пуховое одеяло — вот всё, что унёс с собой Франц, покидая богатый родительский дом. Только эти роскошные предметы и отличали его быт от быта полуголодной венской студенческой голытьбы.
Пользуясь любой оказией, фрау Калиш не раз посылала сыну то крупные, то небольшие суммы, умоляя его пожалеть любящую, страдающую мать и не отказываться от её помощи хотя бы до той поры, когда он окончит университет и станет сам зарабатывать. Франц неизменно возвращал эти подарки и, в свою очередь, в длинных письмах умолял мать не обижаться на него за то, что причиняет ей огорчения. В который раз он объяснял матери, почему не может поступить иначе, почему разрыв с родительским домом был для него единственным выходом.
«Пойми же, дорогая мама, что я не могу принимать деньги, которые ты так заботливо мне пересылаешь. Я знаю, как ты страдаешь, очутившись между двух огней, но верю, что сочувствие твоё на моей стороне и в сердце своём ты осуждаешь отца, хотя никогда не скажешь.
Я не могу от тебя требовать большего… пока. Я говорю “пока”, ибо убеждён, что ты скоро станешь на мою сторону хотя бы в той борьбе, которую я веду внутри нашей семьи. Не беспокойся обо мне. Я живу не хуже, а лучше большинства венских студентов, я даю уроки, делаю переводы. Как и все мои товарищи, я уверен, что скоро наступит время, когда бедному человеку жить станет легче».
… Раздумья о разладе с родителями, так тревожившие его прежде, редко посещали Франца в последние дни. Он был целиком захвачен бурными революционными настроениями, которые охватили венских рабочих и студентов под влиянием известий о свержении монарха Луи-Филиппа.
Страстная убеждённость и самоотверженность Франца, поверившего, что его назначение — бороться с жестокой несправедливостью, выдвинули юношу в первые ряды венского студенчества. Но Францу пришлось проделать нелёгкий путь. Постепенно он освобождался от веры в то, что богатые добровольно поделятся своими благами с обездоленными. Одновременно в нём крепла уверенность, что обездоленные могут завоевать свои права только борьбой.
«Только лишь в бурях взрывается страстно с криком: “Живи!” — молодая весна», — мысленно повторял сейчас Франц слова поэта. Возбуждённая мысль всё настойчивее требовала ответа на ещё не решённые вопросы, которых становилось с каждым днём всё больше и больше. «Да подлинно ли только в бурях?» — вновь и вновь задавал себе Франц всё тот же вопрос. И вдруг в памяти всплыли минуты расставания с родительским домом. «Разве помогли слова убеждения? Тот, кто стоит у власти, скорее согласится разрушить семью, разбить счастье детей, чем откажется от права распоряжаться чужими судьбами. Неравенство создавалось и закреплялось столетиями. Веками надо ждать, чтобы человечество исцелилось от этой страшной язвы. Но почему надо ждать?»
Франц поднялся и громко произнёс:
— Довольно ждать!
Снаружи ветер порывисто штурмовал дощатые стены чулана.
«Ого! — подумал Франц. — Пожалуй, если ветер не стихнет, я рискую остаться без квартиры. Ну что ж, тем лучше! Пусть рушится всё, что сгнило, что отжило свой век, пусть освободит место свежим росткам!»
Несмотря на поздний час, Францу не хотелось ложиться. На завтра, 13 марта, студенты назначили манифестацию, и он с волнением думал об этом.
Франц вышел на улицу, полную тревожных звуков. Скрипели и срывались проржавевшие железные листы кровли, беспомощно хлопали разболтанные временем ставни. Франц жадно прислушивался к грозному шуму, искал в нём приметы надвигающейся грозы.
Только лишь в бурях взрывается страстно
С криком: «Живи!» — молодая весна.
Только лишь в бурях земля полновластно
Рушит неволю холодного сна.
Пусть разобьются железные звенья,
Реки воспрянут из мёртвого льда, —
Крикни, коль жаждет душа обновленья:
«Вешние бури, ломитесь сюда!»
[32]Сильный треск прервал размышления Франца. Срезанная ветром верхушка тополя упала у его ног.
Он вздрогнул, рванулся в сторону. Опомнившись, рассмеялся: «Провидение вовремя напомнило мне о буреломе. Буря “рушит неволю холодного сна” и одновременно валит живые леса… Не предзнаменование ли это? Не напоминание ли о том, что завтра мы выйдем безоружными? Но с каким оружием встретят нас там?»
* * *
К утру ветер стих, погода изменилась. Повеяло весенним теплом.
Ещё не было семи, когда Франц постучался в квартиру Карла Мюллера.
Карл был уволен с фабрики «Корона», когда там установили машину, заменившую несколько квалифицированных рабочих. Хозяин предпочёл оставить на фабрике женщин и детей, чей труд оплачивался дешевле труда мужчин. Таким образом, старый ткач стал безработным, а его жена и дочь вдвоём зарабатывали теперь меньше, чем получал он один. Семья Мюллера не была исключением. Развитие текстильной промышленности сопровождалось беспощадной, безжалостной эксплуатацией женского и детского труда. Неудивительно, что рабочие текстильной фабрики «Корона» первыми откликнулись на призыв принять участие в мирных демонстрациях, которые решили провести венские студенты.
