Франц ничего не ответил. Наступило тягостное молчание.
Гертруда взволнованно ёрзала на стуле, прилагая все усилия к тому, чтобы разговор между мужчинами не возобновлялся.
— Представь, Герман, породистая рыжая корова отелилась и телёнок совершенно необыкновенный, так похож на мать… две капли воды!.. Францик, ты так любишь молодых животных, — пойдём вместе со мной после кофе на скотный двор. Ты получишь удовольствие…
— У меня есть лучшее удовольствие для нашего любознательного сына, — с издёвкой сказал Герман. — Посмотри-ка, я принёс тебе номер «Курье де ла Мартиник».
Калиш протянул сыну газету, в которой было аккуратно подчёркнуто несколько строк. Гертруда переводила испуганный взгляд с мужа на сына.
Франц взглянул на обведённое карандашом объявление:
На острове Мартиник продаётся двухэтажный каменный дом с мебелью, обстановкой, лошадьми и слугами: трое мужчин, одна женщина и двое малолетних детей.
— Что вы хотите этим сказать? — Франц еле сдерживался.
— Меня интересует, можно ли утверждать, что народам Австрии живётся хуже, чем неграм во владениях Франции — страны революции, как ты давеча изволил выразиться…
— Не только не перестану утверждать, — запальчиво перебил Франц, — я буду кричать, что вы обращаетесь с крепостными, как со скотом!.. Тем хуже для Франции, если и по сию пору в её колониях людей продают, как скот…
— Однако, — прервал отец сына, — именно во Франции постоянно вопят о свободе, равенстве и братстве! Мечта санкюлотов!..[14]
— Не только во Франции, но и в той стране, в какой вы изволите жить. Эти идеи провозглашались благородными мадьярами…
— …за это попавшими на эшафот? Не это ли ты хочешь сказать?
— Да, Мартинович[15] кончил свою жизнь на эшафоте. И многих благородных и мужественных людей казнили, бросали в тюрьмы, но на смену им приходили другие, потому что живую мысль нельзя ни умертвить, ни удержать в стенах казематов.
— Замолчи! — стукнул Калиш-старший кулаком по столу. — Я не желаю слушать преступные речи в моём доме!
Франц побледнел.
— Я бы давно покинул ваш дом, если бы… — Франц с нежностью посмотрел на мать и оборвал свою речь.
Наступило тягостное молчание.
Франц аккуратно сложил салфетку, бесшумно отодвинул стул и, не проронив больше ни слова, удалился.
Исполненный решимости, он прошёл в чулан и достал оттуда дорожный саквояж и чемодан. Заметив, что запор у чемодана не в порядке, Франц вооружился молотком и клещами, пытаясь его исправить. Но это ему не удавалось. Тогда он положил на место инструмент, решив отнести чемодан к кузнецу. Он был рад поводу уйти из дому и, может быть, в последний раз объехать любимые места — рощи, поля и пруды, с которыми были связаны воспоминания детства и юности.
Солнечные лучи, проникавшие в конюшню через небольшое оконце над воротами, плохо освещали сеновал. Встречая на своём пути копну сена, аккуратно сложенную у переднего края настила, лучи рассеивались, бледнели, и в глубине сеновала было всегда полутемно. Зато эта куча сена надёжно скрывала от постороннего глаза нашедшего здесь приют Яноша. Только поднявшись по приставной лестнице, можно было его обнаружить между копной и задней стенкой сеновала.
Каталина теперь подолгу просиживала здесь, забросив сад, забота о котором лежала всецело на ней. Игнац когда-то сам был садоводом в помещичьем хозяйстве и передал дочери любовь к разведению редких сортов плодовых деревьев. Дела в саду было хоть отбавляй, но в эти трудные для Яноша дни Каталина не могла ничем заняться: её тревожило будущее Яноша. Он же, напротив, охотнее возвращался мыслями в прошлое: ему как будто хотелось оправдаться перед Каталиной в том, что произошло.
Как радостно было на душе, когда он ждал выхода господ из усадьбы…
— Если б только не эта проклятая Серна!.. — говорил он, не прерывая работы.
Острое лезвие резца легко вонзалось в светлую, с красноватым оттенком древесину букового бруска, который юноша держал на весу в левой руке. Глаза Яноша привыкли к полутьме сеновала, и, стараясь убить время, он взялся за своё любимое занятие — резьбу.
— Что бы тогда с тобой было? — резко прервала его Каталина.
— Раньше ведь я только и думал о том, как попасть на глаза барину…
— И, если бы не графская собака, — насмешливо подхватила Каталина, — убил бы ты двух кабанов, бросил бы их барину под ноги, а он бы за это тебя конём да золотым седлом одарил. Читала я про такие чудеса в сказке, позабыла только в какой!
Янош рассердился:
— Зря ты над этим смеёшься! Не коня и не золота ждал я от барина. Барин ведь всё может. Думал, захочет — вольную даст…
— «Барин всё может, барин вольную даст»!.. — передразнила Каталина. — Вот он и показал тебе вольную! Сидишь теперь, уткнув нос в сено. Нечего было на барина рассчитывать! — Последние слова девушка произнесла тоном взрослой, умудрённой опытом женщины.
Янош с досадой отбросил брусок в сторону и вскочил.
— Я не прячусь, — сказал он, глядя на Каталину с укоризной. — Если бы не обещал матери дождаться наказа отца, часу здесь не сидел бы! А теперь, коли на то пошло, ни за что не останусь!
— Интересно знать, куда же это ты собрался? — Каталина с трудом сохраняла серьёзный вид. — Или, может, это секрет?
