Разъезд Тюра-Там - [12]

— Ну что, все в сборе? — спросил пилот вертолёта Ми-4, поправляя ларингофоны так, чтоб они плотнее прилегали к голосовым связкам, но, в то же время, не пережимали шею.

Кабина пилотов на этом типе вертолёта размещалась значительно выше грузового отсека, в котором на отштампованных из алюминия сиденьях, откинутых от бортов, устроились пассажиры — инженеры-испытатели из Химок и Днепропетровска: Анатолий Михайлович Харитонов, Владимир Павлович Юрченко, Марк Борисович Каминский, Сергей Александрович Шумаков и представитель полигона. Всем им хотелось, чтобы вертолёт быстрее взлетел, тогда в кабине начнётся хоть какое-то движение воздуха, пусть горячего, потому что находиться дальше в этой закупоренной алюминиевой скорлупе было просто нестерпимо.

— Кто у вас главный? Подойдите, пожалуйста, на пару слов.

Харитонов подошел к двери в кабину пилотов. Летчик, не поднимаясь со своего кресла, повернулся к нему, показывая карту:

— Давайте познакомимся. Меня зовут Александром. Вот район поиска, вот метеостанция, где мы будем базироваться. Как решим, сразу на метеостанцию, или по пути что-нибудь поищем?

— Анатолий, — протянул для знакомства руку Харитонов. — Я думаю, летим курсом на метеостанцию, а как войдем в район поиска, походим галсами, может, найдем какой обломок.

Из пассажирской кабины было видно, как летчики включают многочисленные автоматы защиты электрических сетей вертолёта, потом в недрах машины что-то, набирая скорость, завыло, летчики в темпе подкачивали бензин заливочным шприцем. Наконец, лопасти несущего винта медленно сдвинулись с места, вертолет закачался в такт их вращению, выхлопные патрубки выбросили облако голубого дыма от сгоравшего масла, и мотор, басовито работая цилиндрами, вышел на малые обороты.

— Я и не предполагал, что авиационный мотор так сложно запускается, — сказал Юрченко. — Думал, как на машине: повернул ключ в замке зажигания, да и всё.

— Ещё бы, у тебя в машине четыре цилиндра и мощность мотора каких-нибудь девяносто силёнок. А тут четырнадцать цилиндров, мощность больше двух тысяч лошадей, да всяких шестеренок тьма. Попробуй, раскрути всё это! — прокричал в ответ Харитонов, прочувствовавший однажды на своей шкуре сполна, что такое запуск двигателя на Ми-4.

Тогда нужно было найти вторую ступень ракеты, упавшую где-то вблизи Ангары километрах в трёхстах севернее Братска. Братск только начинал строиться, но небольшой аэропорт, до которого они добрались самолётом, там уже был.

В Братске им выделили вертолёт для облёта района поиска.

Лётчик, бывавший в тех краях, сказал, что видел там охотничью заимку, но живет ли кто-нибудь в ней, он не знал. Потому, что когда он пролетал над тем местом, на звук мотора никто не выходил, как это обычно бывает, когда пролетаешь над глухими местами.

Во всяком случае, они решили базироваться на той заимке, чтобы от неё летать на поиски.

Но им повезло — заимка оказалась обитаемой. Там жил ещё бодрый и подвижный дед. Вечером, когда за знакомство и предстоящий удачный поиск обломков, было выпито необходимое количество спирта, Степаныч признался в том, в чём в ЧК не признался бы даже под пыткой.

— Степаныч, и откуда у тебя такие манеры? — спросил Харитонов, удивленный тем, что дед, дозируя спирт по стаканам, вначале наливает несколько капель себе, потом разливает остальным, и, в заключение, опять себе, как было принято тогда, когда бутылки запечатывались пробками и пломбировались сургучом. Это чтобы в фужеры дорогих гостей не попала, не дай Бог, крошка от пробки.

Но больше всего выдавал Степаныча тот ушедший от нас навсегда аромат русского языка, несущий в себе традиции древности, и существовавший до двадцатых годов прошлого столетия. Степаныч, общавшийся, в лучшем случае, только раз в год с геологами, случайно забредшими к его избе, сам того не замечая, сохранил его вековую первозданность. Слово «высокий» он произносил «высокоай», выговаривая вместо буквы «и» некий синтез из букв «о» и «а». Большая парадная комната была для него не «залом», а «залой», то есть существительным женского рода, вместо «великие события» он говорил «великия события».

— Да, — сказал, картинно вскинув седую голову оттаявший душой Степаныч. — Я поручик царской армии. Я не продавался красным, как делали это некоторые генералы. Потому что не боялся смерти. Да, я служил в армии генерала Каппеля.

— Степаныч, успокойся, пожалуйста. Нас не интересуют детали твоего прошлого, — пытался остановить поток признаний Харитонов.

Но Степаныча было не остановить. Он признался, что он, бывший офицер-белогвардеец, в гражданскую войну был ранен, уйти за кордон не сумел, поэтому забился в глухомань и безвылазно прожил здесь, считай, всю жизнь. Более того, он воспитанник Пажеского корпуса, встречался, бывало, с царем-батюшкой, о котором очень тепло отзывался.

— Степаныч, колись, много красных положил? — задавали ему провокационный вопрос.

— Да откуда же мне знать? — отвечал Степаныч. — Стрелять, стрелял, есть грех на душе. А вот сколько раз попал, кто ж его знает. А что в немца попадал, так это точно. — Степаныч умолкал, его начинали донимать воспоминания. — Только скажу я вам, ребята, страшней гражданской ничего не бывает.