Раздумья на Родине - [58]

Увы, никто не дал Гаврилову ни медали, ни авторского свидетельства. Об этом даже не написали в районной газете.

— Это ты верно, — говорит Гаврилов, — насчет косьбы-то. Ведь вон для охотников и рыболовов чего только не придумала промышленность! Моторы всякие, палатки, примусы. Все для туриста. А косилку по сию пору не могут придумать…

— А ты сам. Возьми вон мотор от мотоцикла, передачи там, сцепление.

— Да я видел по телевизору. Не одни мы, другие и прочие тоже думают. А ты видел чехословацкую-то? Эх, была бы у меня такая косилка. Да я бы один накосил чуть не на все колхозное стадо! Я бы и в ус не дул! Нет, а ты помоги мне достать эту косилку, а?

— Нет, не помогу! — говорю я. — У меня такого блата нигде нет…

— Косилка — это все… — задумчиво говорит Гаврилов.

1983 

ИЗДЕРЖКИ «СПЕЦИАЛИЗАЦИИ»

 Лев Николаевич Толстой, будучи графом, сам расчищал снег по месту жительства, в Хамовниках. Его жена Софья Андреевна не стыдилась исполнять обязанности парикмахера, она же сама шила блузы мужу и многочисленным детям. Физический труд был для великого писателя ежедневной потребностью, приятной необходимостью. В подобных условиях вовсе не чувствуется тяжесть общественного или нравственного долга. Скажут: «Но ведь Толстой был граф, помещик, полдела ему было шить сапоги и раскидывать снег». Может быть, в какой-то мере это справедливо. Но почему (хорошо это помню) даже у самых бедных избушек в деревне снег был всегда раскидан и подметен?

В наше хитрое время во множестве пишутся и публикуются статьи о биоритмах, о биоцикличности, защищаются целые диссертации о режимах сна и питания. Медики поголовно твердят о пользе водных процедур и произвольных телодвижений, то есть физкультуры. Они призывают ложиться и вставать в одно и то же время, убеждают в том, как полезно человеку не только ходить пешком, но и бегать. И все это частенько преподносится непросвещенным читателям уж ежели и не как новое, только что открытое, то обязательно как научно систематизированное.

Но вот моему прадеду по матери Михаиле Григорьевичу, которого я очень хорошо помню, вовсе не требовалось выписывать журнал «Здоровье», чтобы ежедневно зимой расчищать снег и каждую субботу ходить в баню. Любителям этого вида водных процедур приходится нынче с пером в руках доказывать то, что для моего прадеда было самоочевидным[18].

И если добавить к этому, что мой прадед всю жизнь пил после бани не что иное, как чай либо хлебный квас, не рискую ли я тотчас же прослыть приверженцем так называемого квасного патриотизма? Ведь и теперь многие любители прогрессивных водных процедур при одном виде такого словосочетания, как «русская баня», тут же начинают ерзать на стульях, беспокоиться и выискивать в словарях синонимы к слову патриархальщина. Вот если я напишу «финская баня» или сауна — это ничего, тут уж наверняка никто не обвинит меня ни в идеализации прошлого, ни в исторической ностальгии.

Отголоски, казалось бы, давно изжившего себя вульгарного социологизма еще до того сильны, что я, например, честно говоря, побаиваюсь писать правду о моем прадеде. Но ведь и клеветать на него я тоже не могу: кто виноват в том, что он действительно любил париться в бане и что после бани действительно пил квас, а никакой не самогон и не водку? Попробуй докажи иному ретивому критику-социологу, что было действительно так, а не иначе, если он, этот критик, убежден в обратном и тупо уверен в том, что знает моего прадеда лучше, чем я, его родной правнук!

Михайло Григорьевич всю жизнь вставал в три часа и до завтрака успевал изрубить полвоза хвои на подстилку скоту, или испилить полвоза дров, или сделать что-то другое, смотря по сезону. Если я скажу, что прадед рано вставал для здоровья 'и трудился до завтрака как бы для разминки, то есть тоже для удовольствия и для здоровья, критик-социолог опять же мне не поверит. Он будет с пеной у рта убеждать меня в том, что Михайло Григорьевич рано вставал совсем по другим причинам и что хвою он рубил до завтрака, преследуя личное обогащение. Но, во-первых, в суровой и далеко не всегда скучной борьбе за существование, в постоянном труде во имя будущих поколений, Михайло Григорьевич меньше всего думал о личном обогащении. Он думал обо мне, о своем правнуке, о моих братьях и сестрах, об их детях, внуках и правнуках. Иными словами, о тех, кто будет после него, о будущем. Кощунственно считать трудолюбие крестьянина следствием его неудержимой тяги к накопительству. Если б эта тяга и впрямь была неудержимой, прадед не сдал бы в колхоз гумно, соху, лошадь, двух коров, сбрую, то есть все то, без чего крестьянину да и всему государству грозила бы просто голодная смерть.

Во-вторых, мне как-то трудно представить Михаила Григорьевича делающим на повети утреннюю гимнастику или бегающим вокруг деревни на лыжах во имя разминки. Другое дело — изрубить до завтрака хвою, сходить проверить поставленные накануне заячьи капканы. Такая утренняя зарядка имела не только экономический, хозяйственный, но и эстетический смысл. Физический труд во имя одного только физического развития для моего прадеда, как и для любого другого здравомыслящего человека, представлялся бы нелепостью, безнравственным и вредным времяпрепровождением. Общественное мнение, мир тотчас осудили бы и высмеяли подобное поведение.