шли.
И вспомнился мне случай один, подобный этому, который был еще свеж на памяти моей. Вот так же поступил однажды Шайдулин — на работу не явился. Уволить с шахты — такой приказ был. Пришел в раскомандировку Шайдулин, чуть не плача, попросил бригаду: «Помогите мне. Не губите. Семья у меня». Начальник участка Василий Иванович сказал: «Пусть бригада решает». Поверили ему, ребятишек пожалели. Василий предупредил: «Смотри, Шайдулин, не подводи. Нам каждая минута дорога, каждый человек в лаве — сила большая. Пойми это». А были те самые трудные дни, когда комбайн не шел, когда приходилось пересиживать, смены менять. Но прошло какое-то время — и снова Шайдулин подвел. Не дожидаясь приказа, бригада решила: «Не принимать в свой коллектив».
Напомнил я о Шайдулине — Василий головой кивнул:
— Значит, правильно поступили. Наверно, кто-нибудь из ребят и о том случае вспомнил, а если и не вспомнил, то наверняка подумал.
— А еще что было?
— Да вроде больше ничего такого.
Но я сидел еще долго и все наталкивал его на разговор, а Василий пожимал плечами и повторял одно:
— Все остальное было обыкновенным. Работа и снова работа. Никаких там происшествий, все были вместе — всегда и во всем. Может быть, раньше такого единения не было.
Я знаю, это тоже была победа, одна из тех многих, которые пришли со временем.
— И все-таки? — не терял я последней надежды выведать какой-нибудь хотя бы незначительный фактик.
— Да нет же, больше ничего не было такого. Самые обыкновенные, будничные дни, такие же, как тот позавчерашний, и вчерашний, и сегодняшний, которые ты провел с нами.
Да, это были обыкновенные дни, и они проходили для меня очень быстро, и вот я уже с бригадой возвращался к стволу, уже с полуслова понимал каждого, и было так, как хотелось мне.
И сколько же дней было таких, уже не упомню, и вот прибавилось еще три дня, а завтра будет еще один, а там — еще, и сам не замечу, как наступит день отъезда, день прощания.
Но сейчас об этом не думалось и виделось это еще далеко-далеко, а были дни и часы, проведенные с родными, с друзьями, с бригадой, и будут еще дни и часы, и я пройду по тихим улицам поселка, загляну во Дворец культуры, побываю в гостях, и буду говорить о том, что дни эти станут для меня самыми счастливыми днями, их мне никогда не забыть, и придет та минута, когда я вспомню эти дни и меня снова потянет сюда, на родину.
А если о чем-то я сейчас жалел, так только об одном — о том, что не был с бригадой в июльские дни, которые вскоре назовут рекордными, а потом я, конечно, пойму, что жалеть-то в общем не надо, напротив, я буду гордиться тем, что свой жизненный путь начинал в этой бригаде, что уже тогда, десять — двенадцать лет назад, она стала такой, какой была сейчас, и буду помнить о том, что я до сих пор считаюсь ее старожилом.
— Ты наш, — сказал мне на прощанье Василий Бородин.
— Да, я ваш, — сказал я ему, чувствуя, что так оно и будет всегда, всю жизнь.
