Разбуди меня рано [Рассказы, повесть] - [41]

Да, за два года, как вышел Илларион Петрович на пенсию и пристрастился к грибным путешествиям, не выпадало ему такой удачи. Вот ахнет Антонина, всплеснет руками, затопчется, как наседка, возле корзины, а потом надолго утихнет. Только будет слышать Илларион Петрович, вытянувшись на кровати и закрыв глаза, мягкий всплеск брошенного в таз с водой очищенного гриба. И, уже предчувствуя, что так оно и будет, Илларион Петрович поторапливается, и наконец, поставив на пень с верхом наполненную грибами корзину, он разгибает спину, трет руками поясницу, потягивается. Боль утихает, опускается в ноги.

Илларион Петрович садится на пень и большими глотками пьет тепловатую воду из фляжки. Струйки стекают по гладко выбритому подбородку, за воротник пропотевшей рубашки. Отдохнув и прикрыв грибы широкими листами папоротника, Илларион Петрович встает и решительным шагом идет в сторону деревни.

Он прошел метров сто и вдруг понял, что движется совсем в противоположную сторону. Он повернул обратно и, пройдя еще немного, остановился, поглядел на солнце и направился чуть левее, стараясь идти так, чтоб солнце оставалось у него за спиной. Он постоянно оглядывался назад, и каждый раз, когда он оглядывался, солнце было не там, где оно должно было быть, приходилось делать повороты то вправо, то влево, и таким образом Илларион Петрович шел до тех пор, пока не понял окончательно, что заблудился.

Кругом были все те же березы и все та же трава, и никакого впереди просвета не намечалось.

«Куда же идти?» — подумал Илларион Петрович, и, пугаясь того, что он может ни за что пропасть в этом лесу, он пошел напрямик с единственной надеждой на то, что куда-нибудь он должен все-таки выйти.

Пот катился градом с его гладкого лица, ветки били по плечам, по рукам, по шее, вся вода давно была выпита, нечем было смочить ссохшиеся губы, корзина оттягивала руку, ноги наливались свинцом, спотыкались о корни, дышать было все труднее, но Илларион Петрович не останавливался, шел все дальше и дальше, вглядываясь слезящимися глазами вперед, туда, где должна быть дорога.

Сколько он так шел — час или два, Илларион Петрович не мог сказать, время для него как бы остановилось.

На человека он наткнулся совсем неожиданно. Он прошел бы мимо, если бы под ногами того человека не хрустнула ветка. Илларион Петрович побежал навстречу. Кажется, он впервые в жизни нуждался в чужой помощи. Обычно люди нуждались в нем, бывшем начальнике участка.

— Подожди, уважаемый! — кричит Илларион Петрович. Он будто боится того, что человек этот может исчезнуть, затеряться. Он подбегает, трогает за рукав, хочет лишний раз убедиться в том, что это ему не кажется, что это на самом деле то, что может ему помочь.

Человек небрит, зарос густой щетиной, лицо в крупных морщинах, волосы короткие, торчат, как сосновые иголки, и одет он как-то небрежно, наспех. В его руках топор и веревка, и непонятно, зачем он оказался здесь.

Человек выпрямляется и смотрит пристально, с прищуром, на Иллариона Петровича. А тот, не глядя в лицо незнакомца, спешит поведать о своей беде, умоляет:

— Подскажи, пожалуйста. Век благодарить буду.

— Откуда вы?

— Мне бы в Петровку попасть. Деревня такая есть. Там еще речка протекает.

— Далековато забрались.

— Вы уж укажите, куда идти, а я как-нибудь сам.

— Самому не дойти.

И тогда Илларион Петрович заглядывает в лицо спасителя, просит:

— Проводите немного. Век буду… — И, не договорив, застывает на месте.

— Пойдемте, ну что вы?

У Иллариона Петровича все оборвалось. Ему показалось, что он уже где-то встречал этого человека и что с ним связано что-то неприятное.

«Вспоминай же, старый дурак, вспоминай», — шептал он самому себе.

Человек еще раз оглянулся:

— Ну, что вы?

Илларион Петрович встретился с испытующими глазами спасителя и вспомнил: да, это, несомненно, Горбачев. Тот самый Горбачев, который грозился его убить.

— Быстрее же, — сказал тот, в котором он только что признал Горбачева.

И уже не стоило труда вспомнить все, что было связано у него с этим человеком.

Да, случилось это два года назад. До пенсии оставался еще год, и Иллариону Петровичу хотелось, чтоб его последний год работы на шахте оказался бы таким, чтоб на всю жизнь оставалась приятная память.

Начался он хорошо: участок выполнял план, не было случаев, связанных с нарушением дисциплины или техники безопасности. Все чаще появлялся Илларион Петрович на людях, довольный и счастливый, чего не делал раньше, даже в самые знаменитые времена.

Беда пришла нежданно-негаданно, за две недели до того торжественного дня, когда на шахте уже вовсю готовились к его проводинам на пенсию. Делалось это будто незаметно для Иллариона Петровича, но он знал почти все от своих верных, надежных людей. Знал, что уже хранится в сейфе секретаря партийной организации шахты большая, в красной коленкоровой обложке поздравительная папка и уже стоят там подписи главных хозяев города — управляющего трестом и первого секретаря горкома и, как водится, разных там инструкторов и председателей. Знал, что в кабинете директора шахты стоит светлый, на ножках телевизор «Чайка» с большущим экраном. Знал он, конечно, и то, что ему будет вручена премия в размере двухмесячного оклада и бесплатная путевка на юг. Но Илларион Петрович делал вид, что ничего этого не знает, ни о чем не ведает, кроме своей работы, и когда его уже начинали некоторые поздравлять, он, удивляясь, переспрашивал: «На пенсию? А разве уже пора на пенсию?»