Разбойник - [52]

Одной из самых замечательных обязанностей, исполнения которых от меня требовали, было зажигание многочисленных ламп — занятие, которое стало доставлять мне удовольствие, когда я научился находить в нём прелесть. Каждый вечер я, можно сказать, нёс свет в сгущавшиеся сумерки, или даже так: во тьму. Поскольку граф был большой любитель красивых ламп и абажуров, с последними приходилось обходиться крайне заботливо. Вечерами, когда я скользил из комнаты в комнату, вокруг стояла тишина, полная такой неги, что весь замок казался заколдованным. Все залы представлялись мне сказочными залами, парк — сказочным парком, а сам я — Алладином со сказочной, т. е. чудесной лампой, который шагает вверх по устеленной роскошными арабскими коврами дворцовой лестнице. Вторым, тоже важным и значительным делом, являлась растопка очага и поддержка в нём пламени, поскольку уже стало понемногу холодать. Что касается этой обязанности, то должен сказать, она меня восхищала. Топить, разводить огонь мне всегда нравилось и приносило своеобразную радость. Так что я нёс людям, т. е. господам, кроме света ламп, коим они пользовались благодаря моим стараниям, ещё и живительное, радостное тепло, и могу считать себя вправе заявить касательно этого последнего из упомянутых умения и навыка, что я достиг в нём практически общепризнанного мастерства, в котором никто как будто не сомневался и ни разу не усомнился. Особенно мне нравилась растопка каминов. Я мог целых полчаса стоять на коленях перед камином и глядеть на весёлые, живые, грациозные языки пламени. Спокойствие спускалось в душу, когда я смотрел на пламя во всей его красе, и домашний уют, который я чувствовал при виде этой удивительной субстанции, этой языкастой, пылкой, романтической стихии, делал меня во всём объёме понятия и в полном смысле слова счастливым. О том, как я таскал туда-сюда уголь, о грубых, громоздких, неуклюжих, однако весьма полезных в хозяйстве чурбанах, о тонких, ломких лучинах и о том, как я всегда запачкивался в угольном подвале, за что меня всякий раз отчитывал кастелян: «Тобольд, что за вид!», обо всём этом я не буду распространяться, иначе получится слишком много слов и намёков.

Небесно-прекрасной временами бывала поздняя осенняя изморось, равно как и ночь в замковом парке. В такие часы я сидел в своей комнате, предаваясь чтению или мечтам при свете лампы, окно было открыто, и целый мир ночи потихоньку входил ко мне, как милый друг, и вселял в сердце отвагу, покой и уверенность. Если за этим занятием, за тихим и внимательным чтением, меня заставал польский неистовый грубиян, т. е. не кто иной, как наш господин кастелян, он делал крайне взволнованные, испуганные глаза и произносил с тревожною миной: «Только не чтение, Тобольд, только не это. Только не читайте, ради бога, так много. Это неполезно. Вам это пойдёт во вред, Тобольд! Вы не сможете работать. Лучше отправляйтесь-ка спать. Сон хорошая вещь. Спать важнее и полезнее, чем читать».

О бочонке отборной пшеничной, который был доставлен к ухмылению, рукопотиранию и прочему удовольствию кастеляна, а также ещё одного определённого человека, а именно, к моему собственному, а также о том, как обе значимые или же незначительные персоны сразу же приступили к тщательной проверке и скрупулёзному изучению и исследованию оного бочонка, я остерегусь проронить хоть слово сверх уже сказанного.

Если память мне не изменяет, однажды вечером я написал загадочный

ТРАКТАТ ОБ АРИСТОКРАТИИ

Вместо того, чтобы на нечистой почве в столичном городе разыгрывать из себя нечаянного или полуотчаявшегося человека, шататься и стоять по углам в виде ненужной фигуры, вызывающей только раздражение и досаду, вместо того, чтобы с переменным успехом изображать элегантные манеры, а притом быть в тягость хорошим терпеливым людям, вместо того, чтобы быть бездельником и неисправимым прожигателем жизни, шалопаем и лодырем, я с некоторых пор проживаю в замке Д. в качестве лакея графа К., я трудолюбив, энергичен и деятелен, зарабатываю каждодневным, в одинаковой мере тяжёлым и честным трудом хлеб насущный и вдобавок изучаю аристократию и её обычаи, изучение которых для большинства людей задача если и не раз и навсегда неразрешимая, то, в любом случае, затруднительная и далеко не простая, потому что аристократы проживают за крепостной стеной и в неприступных, изолированных замках, где раздают команды, повелевают и царствуют как боги, или, как минимум, полубоги! Чудесны, клянусь спасением души, места проживания аристократии; конюшни там преисполнены прекрасных и самых горячих на свете жеребцов, обычаи там до крайности благородны и уходят корнями в глубь веков, а что касается тамошних библиотек, то, я думаю, а то и знаю, что роскошью томов они ломятся так же, как тамошние залы и комнаты — пышностью, элегантностью и богатством. Разве не обслуживают аристократов расторопные и предупредительные слуги, как, например, автор этих строк, и будет ли ошибкой в достаточно полный голос утверждать, что вся поголовно аристократия кушает с золота и серебра? Кто наблюдает, как завтракает граф, оказывается смущён и сокрушён, и потому, как мне представляется, целесообразно избегать дерзких нарушений графского покоя за завтраком. Чем же, в общем и целом, питается аристократия? На этот сложный и изощрённый вопрос, по моему мнению, проще и лучше всего ответить таким образом: аристократия предпочитает на завтрак яйца с беконом. Кроме того, аристократы поглощают разнообразные мармелады. А если мы теперь зададимся ещё одним, опасливым и, вероятно, непредвиденным вопросом: «Что читает аристократия?», то мы считаем, что попадём в точку, если бодро ответим: «Кроме писем, которые никогда не доходят