Разбойник - [164]

— Зачем обижаешь? Это лучшее средство… — торговец вновь стал нахваливать товар.

— Ты, что, прямо так и перевел, как я сказал? — спросил Андрей грека Ивана.

Ванька только кивнул головой, продолжая переводить слова торговца.

— Спроси сколько у него этого средства, — Андрей жестом остановил практически синхронный перевод.

— Очень дорого выйдет, — перевел грек ответ торгаша.

— Пусть скажет, сколько есть и назовет цену. За все.

Лавочник опешил от желания клиента купить весь товар, но справившись с собой, назвал цену. Совсем старый сбрендил! Но в своем праве. Покупать товар можно только у местных торговцев, с восточными купцами напрямую торговать не разрешалось. Тут вам не ромеи и не Трабезон, где венецианцы и генуэзцы нагло подмяли под себя всю внешнюю торговлю и направили денежные потоки себе в карман, минуя императорскую казну. Это османы. У них медный грош мимо казны эмира не проскочит. Понятие справедливой цены есть и осман, но только действует оно в рознице и не в отношении кяфиров, с которыми у эмира нет торгового договора. Потому и цена, запрошенная прохиндеем торговцем, была заоблачной.

— Два десятка кувшинов земляного масла и два кувшина белого масла, — перевел слова торгаша Иван.

— Хрен с тобой золотая рыбка, — буркнул князь себе под нос и, видя, что Иван собрался переводить его слова, жестом остановил толмача. — Это переводить не стоит. Лучше скажи, что беру все. Пусть зовет бадждара.

Оформив сделку, для уплаты пришлось попросить Булата сходить в каструм (Андрей предпочитал называть гостиницу на европейский лад, так как персидский термин, которым пользовался хозяин гостиницы не совсем нравился Андрею. «Сгоняй-ка ты, Булат, в хан[116] за серебром» — тьфу, не звучит. Или другое бытующее тут название гостиницы — «кервансарай[117]». Тоже от персов пришло).

Булат очень удивился желанию государя скупить на корню все лекарство, но невозмутимый татарин виду не показывал, вскоре он вернулся с мешком местных акче — так называемых синопских аспров, полновесных серебряных монеток. Андрей дождался Ивана, убежавшего к воеводе за торговой книгой, и рассчитался за товар, сразу уплатив пошлину и, взамен получил бирку с номером склада. Кстати, кувшины оказались древними как сам город — это были самые настоящие амфоры, емкостью в тридцать литров, не меньше. Видно, где то затонул корабль и предприимчивые горожане поднимают со дна моря затонувшую тару. Только ценность такие амфоры имеют не большую, только, как тара и ценны. А то, что они очень древние — никому дела нет.

После оформления сделки, Андрей, было, собрался вернуться в гостиницу, но Ванька стал стонать, уговаривая посетить невольничий рынок. Князь, чувствуя усталость, с трудом согласился и то после того, как Иван объяснил причину своего упорства. Вчера, пока государь изволил отдыхать, грек встретился с единоверцами Синопа, и от них узнал, что эмир повелел закрыть единственную оставшуюся в городе православную церковь, а священнослужителей отправили на невольничий рынок. Ванька умолял князя выкупить священников, не дать им сгинуть в неволе у бусорман.

На огромном невольничьем рынке торговали не только есирем[118], но и невольниками, попавшими в рабство иными путями: за долги, родители в царстве Дешт-Кипчака продавали детей (что само по себе противозаконно, но голод не тетка), да и не только татары продавали детей в неволю, остальные племена мало чем отличались от татар.

По началу, князь не хотел выкупать местное духовенство, всех не обогреешь, почитай треть невольников на рынке — христиане. Но потом, пока они шли на рынок, его осенила блестящая мысль. Он выкупит их, и увезет домой, греки — народ ученый, вот пусть и поработают учителями на благо Руси, так сказать, отработают свободу.

У входа на рынок их поджидала разношерстная компания прихожан закрытой церкви. На Андрея чуть не молились, падая ему в ноги, громко причитая. Булату пришлось вмешаться. Татарин плеткой стал отгонять несчастных от князя. По виду, среди них попадались вполне прилично одетые, у Андрея сразу же возник вопрос — отчего сами не выкупят. Ванька, потупив взор, ответил, что жадные, а простой люд беден, как церковная мышь.

Старика, что был за главного, нашли быстро. Поротые прихожане шустро показали нужный загон. Остальные монахи тусили вместе с ним, лишь одного хозяин успел продать очень важному вельможе, прибывшему издалека. Невольник, абсолютно голый стоял на коленях, положив голову на наковальню. Крепкий полуголый турок в прожженном фартуке одним расчетливым ударом сбил заклепку на лале[119].

Монашек оказался атлетически сложен, без капли жира, видно, это его телосложение и прельстило покупателя. И на лицо парень пригож, вон как осман облизывается, глядя на сильное, молодое тело. Тут и думать не надо, что у него на уме. Тьфу, срамота.

— Слышь, мудила! — обратился князь к содомиту. — Продай раба!

Ванька услужливо перевел, на секунду замешкавшись, столкнувшись с незнакомым словом, но быстро нашелся, заменив его на уважительное обращение подобающее при обращении к важному беку. Содомит проигнорировал просьбу, даже не удостоив князя взглядом. Понятно дело, Андрей одет не подобающим образом, он все-таки не князь тут, а слуга у купца.