Разбойник и леди Анна - [47]

Анна раздвинула полы его промокшего камзола, и ее пальцы заскользили по коже, едва прикрытой тонкой летней рубашкой, теперь уже почти высохшей.

Испуганная, она отпрянула, тяжело дыша.

– О, Джонни, у тебя лихорадка? – спросила Анна и дотронулась тыльной стороной руки до его лица.

– Это лихорадка желания, Анна. А теперь снова произнеси мое имя. Мне нравится, как оно звучит в твоих устах.

Она с радостью согласилась доставить ему это удовольствие и несколько раз произнесла его имя.

Отчаянным усилием воли Джон Гилберт прервал это занятие и выглянул на улицу сквозь занавески кареты. Должно быть, он рехнулся, если был недалек оттого, чтобы заняться любовью с Анной в карете Уэверби, на дверце которой красовался его герб. Стража в каждом приходе и констебли будут их искать.

Он открыл дверцу и спустил подножку со ступеньками.

– Анна, это единственное место в Лондоне, где мы можем остаться до тех пор, пока не утихнет шумиха. Второе – воровской притон в Саутуарке, но я не рискнул бы вести тебя в такой вертеп.

– И что же это за дом?

– Он принадлежит Нелл Гвин. Она нас укроет и сочтет это веселой забавой.

– Твоя любовница?

– Мой друг.

– Влюбленный друг. Ты ведь не станешь этого отрицать?

– Не стану, потому что когда-то это было правдой.

Он выпрыгнул из кареты на булыжную мостовую и помог выйти Анне.

Дождь не прекращался. Джон принялся дубасить в парадную дверь Нелл Гвин. Наконец послышался сонный голос, спросивший, что у него за дело в столь поздний час.

– У дверей ожидает друг, – сказал он.

– Что за друг?

– Хозяин Уиттлвуда.

Дверь открылась, и на пороге появился старый слуга с фонарем.

– Джон Гилберт, сэр! Приятно видеть вас живым и невредимым. Мистрис Гвин рассказывала мне, как вам удалось избежать петли на Тайберне.

– Теперь, когда моя шея цела, я и эта добрая леди нуждаемся в приюте, Уильям. Скажи Нелл, что я тут стою под дождем перед ее дверью.

– Но мистрис нет дома. Она выехала за город со всей труппой Королевского театра, спасаясь от чумы. Я не могу предложить вам остаться здесь.

Джону не хотелось запугивать слуг, но этот случай был особенным.

– Что сказала бы твоя хозяйка, если бы узнала, что ты закрыл дверь перед носом друга, оказавшегося в беде?

Старый привратник проворчал что-то, распахнул дверь и высоко поднял фонарь, освещая лестницу на галерею.

– Вы ведь помните дорогу, мастер Джон, – сказал он, лукаво оглядывая Анну.

Джон ответил кивком, почувствовав, как замерла Анна и как ей неприятно находиться в доме Нелл.

– Добрый Уильям, пусть грум отведет карету в сарай и устроит лошадей в конюшне. – Он сунул Уильяму золотой. – Позаботься, Уильям, чтобы принесли подогретого вина с пряностями, хлеба и фруктов.

Джон повел упирающуюся Анну вверх по лестнице в спальню Нелл, обитую собранной в складки льняной тканью, с гобеленовым пологом ярких цветов над кроватью, а также турецкими коврами везде, что придавало комнате вид восточного сераля. На стульях и постели в беспорядке валялись платья, видимо, Нелл собиралась в спешке.

Анна дважды обвела комнату взглядом, и ее охватил гнев.

– Я не желаю здесь оставаться. Как ты можешь подвергать меня подобному унижению?

– Я усталый разбойник. Ты лишила меня сна, Анна. С тех пор как мы встретились, а это было добрых две недели назад, я не спал ни одной ночи.

– Я предпочла бы спать на конюшне, чем в спальне твоей любовницы.

– Как пожелаешь. – Джон вспыхнул.

Он повернулся к ней спиной, опустился на одно колено перед камином, облицованным дельфтским кафелем, потер кремень, поднесенный к труту, изо всей силы подул на искру и принялся раздувать огонь, занявшийся на решетке камина.

Анна уже пожалела о том, что с языка у нее сорвались резкие слова.

– После того, как согреюсь и обсохну.

– На удивление разумные слова для женщины, предпочитающей конюшенную солому пуховой перине, – сказал Джон, дав волю гневу. Черт бы побрал эту женщину! Она переменчива, как английская погода. Не станет он просить ее подойти к нему. Не следовало ее баловать, если он хочет когда-нибудь стать хозяином положения. И тут его мысль застопорилась. О Господи, должно быть, он спятил, вообразив, что ему может принадлежать недосягаемая для него женщина. Его постигло то самое безумие, которого он опасался. Он не мог ей предложить ничего, кроме смерти, какой умирают воры и преступники, и в то же время мог забрать у нее единственное, что стало бы условием приличного брака, то есть лишить ее чести. Он дорожил своей честью, единственным, что было у незаконнорожденного, что давало ему возможность выжить в этом мире, лишившем его законного положения или достойной смерти. Но ему было больно оттого, что он так сильно ее желал.

Джон принялся снимать мокрый камзол и бриджи и остался в одном мокром белье. Промокшую одежду он повесил над огнем на медном экране.

Анна отвела глаза, но не раньше чем увидела тело, каким, по ее разумению, обладало большинство мужчин. Она уже была готова извиниться, когда постучал Уильям. Он принес на подносе еду, бутылку вина и две кружки.

– Поставь это там, Уильям, – сказал Джон, указав на стол возле камина, – и возвращайся в постель. Прими мою искреннюю благодарность. Я расскажу Нелл, какую услугу ты нам оказал.