Разбойница - [13]

Шрифт
Интервал

— Турандаевская? Что с тобой? На галок засмотрелась? — этот голос возвращает меня очень издалека...

Когда окно стало «табу», мой безумный организм тут же выдумал другое. Однажды, «улетев», я не успела написать контрольную по математике, хотя знала все... Я вынырнула из неги от скрипучего голоса математика, поглядела на часики... осталось восемь минут, можно ещё успеть... Но не надо! — пропел какой-то сладкий безумный голос. Я сидела, внутренне сжавшись, что-то находило, невероятно острое, поднималось неудержимо снизу... в последний момент я стискивала гладкие ноги, слегка сгибалась вперёд, сжимала зубы — и сладкая судорога потрясала меня насквозь от волос до кончиков ног. Потом минуту я приходила в себя, потом блаженным, но осторожным взглядом обводила класс... Медленно выплывали звуки. Я шла с чистым листом, сдавала. Никогда раньше каждый шаг не таил в себе такую сладость! И так стало происходить на каждой контрольной — к концу обязательно поднимались сладкие судороги, но для этого требовался абсолютно чистый, не запятнанный никаким ответом тетрадный лист, который и получал соответствующую награду... чувство отчаяния, почти гибели было почему-то необходимо, без него не получалось...

А сейчас машина одним махом пролетела мимо Зверинской, даже и не заметив клубка страстей, что витали тут, — будто их и не было никогда.

— Ну, ты прямо Шехерезада! — проговорил Александр, передёргивая скорости. ...На самом деле, оказывается, я рассказывала Александру о жизни в Гамбурге... — с удивлением услышала свой голос.


Мы вылетели на Приморское шоссе... Именно так я ездила на работу в Песочное, в секретное КБ, туда я попала по распределению после химико-технологического техникума, куда меня втиснула отчаявшаяся мама, поняв, что на большее я не потяну... Ей казалось, что уж химическая технология — дальше некуда от порока... Оказалось — отовсюду близко!

Вот так я и ехала на автобусе-экспрессе — по Кировскому, через Каменный остров и по Приморскому шоссе, мимо буддийского храма, вдоль воды. И вот опять — словно бы экскурсия по местам трудовой и боевой славы!

...Это было огромное пространство между станцией и заливом, и тут была какая-то географическая загадка, «бермудский треугольник»; для посторонних этого не существовало — они прямо и просто выходили от платформы к пляжу... а что тут может быть ещё? А мы быстро шли по мусорной тропинке в чахлый лесок, и — бетонный забор на много километров. За ним вроде бы можно было жить лишь тяжело, напряжённо...

Но... Всех самых лучших поэтов, самые умные книги, самые вольные и интересные мысли узнала я именно здесь, в этом мрачном заведении, делающем торпеды средством уничтожения. А на самом деле сколько веселья, хохм, розыгрышей, конкурсов, книжных ярмарок было здесь! То были годы наибольшего расцвета вольности за счёт нашего мрачного, тоталитарного государства, но мы не хотели думать об этом, нам казалось, что мы великолепны сами по себе! И я в свои детские девятнадцать лет тоже вполне разделяла общий восторг. А так как я знала из школы всё, в том числе и по искусству — а лучше, чем в нашей школе тех лет, нигде не учили, — я сразу же вошла в круг элиты. Самые лучшие умы нашего отдела, зайдя в мою камеру, не гнушались обронить строчку из гения — продолжение я должна знать, они были уверены во мне. «Быть знаменитым некрасиво», — усмехался один, получив от меня отрицательные результаты испытаний. «На шестнадцатой рюмке ни в одном глазу!» — говорил другой, уже почти профессор, выпивая у меня казённого спирта, который я выдавала лишь избранным, — и мне было лестно, что я знаю нужные строчки, и эти великие не сомневаются в этом.

Самыми рьяными прихожанами стали Аркадий Сабашников, почти профессор, ведущий инженер, и Игорь Ерленин, как и я, кончивший всего лишь техникум приборостроительный, но очень важный и надменный. Аркадий, хоть и был его начальником по работе, причём начальником на шесть голов выше, здесь, у меня в подвале, был как бы его подчинённым. Разговоры — особенно в ночное время — меня дико возбуждали, хоть говорилось о том, что наш «монстр» и подобные заедают дорогу свободе в нашей стране, надо устроить акцию протеста против выпуска оружия массового уничтожения. По всей стране шли уже бурные радостные процессы — восемьдесят четвёртый год, а у нас в застенках всё тянулось по-прежнему: парткомы, госприёмки, и всюду висели уже ненавидимые всеми портреты.

— Что-то надо делать! — шептались мы, но, с другой стороны, как людям технически образованным, нам даже и не приходило в голову устроить хотя бы маленькую диверсию с приборами, которые испытывались у меня. Я и так-то уже по должности была официальной «вредительницей»: ко мне приносили тонкие, нежные приборы, в основном, гироскопы-волчки, сохраняющие при любых обстоятельствах постоянство оси вращения и ведущие торпеду по курсу, — а я должна была проводить с ними «диверсии» — помещать их в тряску на вибростенде, потом в камеру с парами «морского тумана», кислот, потом тщательно измерялись показатели — до микровольта, до сотых градуса (в смысле, направления). Что было делать? Ещё ухудшать условия «диверсий» или, наоборот, улучшать, усыпляя бдительность? Такого нам даже в голову не приходило — мы шептались о главном, а не о конкретном. С чем-то конкретным мы могли проколоться, выдать наше гнездо, и наши сладкие ночные перешёптывания, дальше которых мы не шли, могли бы накрыться. Тут я понемногу стала замечать, что Игорь — младший по должности, но старший по значению в нашей команде — всё больше начинает ко мне благоволить — как к единомышленнице. Вдруг он меня озадачил предложением куда-то сходить, и мы с ним стали встречаться в городе — ходили в филармонию, в театры, к знакомым, на поэтические вечера, в мастерские к художникам. Это было здорово, бурно, необычно! Со многими из них я и до сих пор дружу, кое с кем не очень платонически. Но с Игорем мы даже не целовались — духовная близость была для нас важней физической... хотя меня уже начинал постепенно волновать и вопрос, насколько духовная важней... На неделю? На две? На месяц? Потом она оказалась важней даже на три с половиной месяца, и запросто могло оказаться, что и на год. Однажды я пригласила Игоря к себе, «познакомиться с родителями», которые внезапно, впрочем, как и всегда по пятницам, уехали на свой участок на болото в Синявино: тут-то и разразилась та страшная ночь с ревом слонов и тигров — и храпом Игоря. Наутро он невозмутимо заявил, что нас «Бог спас»! Спас, подумала я, главным образом его. Больше я попыток не делала — снова пошли концерты. Действительно, сколько всемирно известных музыкальных «звёзд» приезжало в нашу страну впервые! Перемены грандиозные! И это, конечно же, было гораздо важней того, что в моей жизни никакими переменами даже не пахло, но это, видимо, не важно. Зато как бурлила жизнь вокруг: то шла бурная радостная демократизация, то всё снова начинало крениться вправо! Отчаяние и восторг! Однажды ночью мы должны были, как всегда, разумеется, в рабочее время и за счёт тоталитарной машины собраться у меня в камере и решить наконец окончательно, что же делать. Терпеть засилье более не было сил!


Еще от автора Валерий Георгиевич Попов
Довлатов

Литературная слава Сергея Довлатова имеет недлинную историю: много лет он не мог пробиться к читателю со своими смешными и грустными произведениями, нарушающими все законы соцреализма. Выход в России первых довлатовских книг совпал с безвременной смертью их автора в далеком Нью-Йорке.Сегодня его творчество не только завоевало любовь миллионов читателей, но и привлекает внимание ученых-литературоведов, ценящих в нем отточенный стиль, лаконичность, глубину осмысления жизни при внешней простоте.Первая биография Довлатова в серии "ЖЗЛ" написана его давним знакомым, известным петербургским писателем Валерием Поповым.Соединяя личные впечатления с воспоминаниями родных и друзей Довлатова, он правдиво воссоздает непростой жизненный путь своего героя, историю создания его произведений, его отношения с современниками, многие из которых, изменившись до неузнаваемости, стали персонажами его книг.


Плясать до смерти

Валерий Попов — признанный мастер, писатель петербургский и по месту жительства, и по духу, страстный поклонник Гоголя, ибо «только в нем соединяются роскошь жизни, веселье и ужас».Кто виноват, что жизнь героини очень личного, исповедального романа Попова «Плясать до смерти» так быстро оказывается у роковой черты? Наследственность? Дурное время? Или не виноват никто? Весельем преодолевается страх, юмор помогает держаться.


Зощенко

Валерий Попов, известный петербургский прозаик, представляет на суд читателей свою новую книгу в серии «ЖЗЛ», на этот раз рискнув взяться за такую сложную и по сей день остро дискуссионную тему, как судьба и творчество Михаила Зощенко (1894-1958). В отличие от прежних биографий знаменитого сатирика, сосредоточенных, как правило, на его драмах, В. Попов показывает нам человека смелого, успешного, светского, увлекавшегося многими радостями жизни и достойно переносившего свои драмы. «От хорошей жизни писателями не становятся», — утверждал Зощенко.


Грибники ходят с ножами

Издание осуществлено при финансовой поддержке Администрации Санкт-Петербурга Фото на суперобложке Павла Маркина Валерий Попов. Грибники ходят с ножами. — СПб.; Издательство «Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ», 1998. — 240 с. Основу книги “Грибники ходят с ножами” известного петербургского писателя составляет одноименная повесть, в которой в присущей Валерию Попову острой, гротескной манере рассказывается о жизни писателя в реформированной России, о контактах его с “хозяевами жизни” — от “комсомольской богини” до гангстера, диктующего законы рынка из-за решетки. В книгу также вошли несколько рассказов Валерия Попова. ISBN 5-86789-078-3 © В.Г.


Жизнь удалась

Р 2 П 58 Попов Валерий Георгиевич Жизнь удалась. Повесть и рассказы. Л. О. изд-ва «Советский писатель», 1981, 240 стр. Ленинградский прозаик Валерий Попов — автор нескольких книг («Южнее, чем прежде», «Нормальный ход», «Все мы не красавцы» и др.). Его повести и рассказы отличаются фантазией, юмором, острой наблюдательностью. Художник Лев Авидон © Издательство «Советский писатель», 1981 г.


Тайна темной комнаты

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.