Разбитые сердца - [152]

— Но на поясе нет никаких следов пребывания в воде, — заметила я. — Смотрите — тонкая замша, которой он подшит, мягкая и гибкая. От соленой воды она затвердела бы и сморщилась.

— Совершенно верно, — согласился сэр Стивен, помяв кожу между большим и указательным пальцами.

— Королева говорит, — продолжала я, — что когда Ричард отплывал из Акры, пояс был на нем. Я, разумеется, ни ей, ни Иоанне пояс не показала.

— И правильно сделали, — похвалил меня Иджидио.

— И, насколько можно быть в этом уверенной, я уверена в том, что пояс попал в Рим из Вены.

— Но это значит, что есть другие версии исчезновения Ричарда, кроме кораблекрушения, — предположил сэр Стивен. — Великий Боже!

— Леопольд?

Сэр Стивен кивнул.

— Я поеду с поясом в Руан, — объявил он свое решение.

Не забывая о собственных сомнениях и щепетильная во всем, что касалось Блонделя, я сказала:

— Разумеется, королева могла ошибиться. Вы понимаете, что я не могла спросить ее в лоб. В таком случае моя находка не имеет никакого значения. Ричард мог продать пояс задолго до отплытия из Акры.

— Кажется, однажды он сказал, что готов продать за наличные сам Лондон, если бы нашелся покупатель, — заметил Иджидио. — Но пояс… подарок жены…

— Можете ли вы, Анна, каким-нибудь образом убедиться — твердо убедиться в том, что в день отплытия пояс был на нем? — спросил сэр Стивен.

— Я попытаюсь, — ответила я с некоторой неприязнью к этой задаче, но не забывая о том, что вместе с Ричардом мог быть и Блондель.

— У вас усталый вид, — сказала я Иоанне, — вы с графом утомились на утренней охоте. Ложитесь спать, а я расчешу королеве волосы.

Несколько позже я сказала своей единокровной сестре в духе прежней доброй доверительности:

— Ты хорошо умеешь притворяться, Беренгария. По-моему, твои слова о том, что пояс был на Ричарде, не больше чем мастерски выполненный ход.

— Милая Анна, — возразила она, — ты несправедлива ко мне. Я не солгала. Пояс был на нем, и он сказал мне об этом в момент отплытия.

Значит, в кораблекрушение он не попал.

3

Последующие дни были полны замешательства, умозрительных выводов и беспокойства. Сэр Стивен уехал с поясом в Руан. Он, граф Иджидио и я условились о том, чтобы ничего не говорить о моей находке ни жене, ни сестре Ричарда, пока она не будет изучена и обсуждена в штаб-квартире, и тайна эта сохранялась до тех пор, пока, наконец, не приехал молодой Санчо, которого мы давно ждали в Риме. Он приехал с двойной целью — встретить сестру и сопровождать ее на последнем этапе пути в Аквитанию, а также помириться с графом Иджидио, с которым много лет враждовал. Поскольку брак Иджидио и Иоанны должен был установить между ними родственные отношения, становящиеся еще более тесными благодаря искренней привязанности Иоанны к королеве, было желательно, чтобы они пришли к мирному соглашению.

Санчо приехал не только с традиционной оливковой ветвью, но и с новостями из внешнего мира, со сплетнями и болтовней — не допустить их в будуар стоило мне и Иджидио больших усилий. В первые же пять минут после своего появления он выболтал — об этом, по-видимому, к тому времени знал весь христианский мир, — что корабль Ричарда не прибыл по назначению и все серьезно опасались, что произошло кораблекрушение.

Иоанна в отчаянии рыдала. Хотя в минуту ярости она однажды призналась в том, что постоянно ревновала мать к братьям, — это произошло на Сицилии, во время ссоры с Элеонорой, когда она обвинила ее в том, что та заботится только о сыновьях — она самозабвенно предана Генриху-младшему, которого называли «молодым королем», Джеффри Бретанскому и Ричарду, а после смерти Генриха и Джеффри ее любовь со всей силой сестринской привязанности сосредоточилась на Ричарде. Она не переставала восхищаться им, черпая гордость в его подвигах, разделяла его разочарование в связи с провалом планов взятия Иерусалима. Иоанна была воплощением женственности — нежная, вечно с глазами на мокром месте, не интересовавшаяся ничем, кроме собственной маленькой личной жизни, но она была из рода Плантагенетов, и Ричард ясно представлял себе, каким мужественным был бы ее сын, если бы она родила мальчика.

— Теперь ушли все мои братья. А Иоанн мне не брат — его поведение было вызывающим с колыбели. Ушли все мои красивые, храбрые, веселые братья!..

Беренгария тоже плакала, проливая слезы изысканно-изящно. Я знала как никто другой, что весь бурный цвет ее страсти к Ричарду увял и выцвел под холодным зимним ветром разочарования, что сапфиры и серебро оказались стекляшками и оловом. Но смерть — или хотя бы слух о смерти — несет с собой ассоциацию святости, некий романтический ореол. Недостатки умершего отступают, их место занимают достоинства и начинают сиять с новой силой, и вдова даже дрянного человека забывает годы несправедливости и помнит только доброту, каждое слово сочувствия. Это относится и к умершим женщинам. Разве наш отец устанавливал тот великолепный мемориальный алтарь в память сумасшедшего создания, прыгнувшего на него и вцепившегося в него своими когтями? При жизни можно утратить иллюзии, смерть же приносит их с почти неопровержимой очевидностью. И Беренгария плакала — не по мужчине, оставившему ее ради Рэйфа Клермонского, а по рыжеволосому рыцарю, которого увидела с дамской галереи в Памплоне, и печаль ее была достаточно искренней.