Разбег - [85]

— Товарищ Лачинов, расчет сегодня дадут или сначала уничтожим фашиста? — разнесся другой голос.

И посыпались вопросы со всех сторон. Председатель растерянно вздыхал, хмурился, снял зачем-то круглую шапку-кубанку, опять надел. Но вот увидел в толпе Иргизова и окликнул его.

— Иван Алексеевич, ты раньше воевал — скажи пару слов!

Иргизов пожал плечами, но видя, что Лачинов, действительно, растерян и не знает, что делать, поднялся на айван и твердо высказался:

— Составьте общий список подлежащих мобилизации. Добровольцев тоже запишите. Выдайте всем трудодни и в райвоенкомат — строем. Действуйте — время не терпит. Бить надо фашистских гадов — вот мое слово!

Известие о начале войны потрясло Мара. Старик-ученый долго не мог прийти в себя — сидел и недоуменно покачивал головой. Потом, словно тяжело больной, поднялся на ноги и начал расспрашивать в подробностях — когда и как? Какие города бомбили, остановлены ли фашистские орды? Выяснив, что Иргизов, по возрасту, мобилизации не подлежит, Мар немного успокоился.

— А то ушел бы — и палатки некому убирать, — мрачно пошутил старик.

— Добровольцем уйду. — Иргизов строгим взглядом посмотрел вдаль. — Не ждать же пока кто-то за тебя выкинет с земли советской врага!

Мар не возразил, лишь подумал: «Кончился Иргизов как археолог. Снова в нем ожил красный командир».

— Ну что ж, поезжай, — согласился Мар. — Будь мне тридцать восемь, я бы тоже не стал задумываться — отправился бы в военкомат и — на фронт. У меня теперь иная забота. Пока понятия не имею — чем мне, шестидесятилетнему, без вас, молодых, заняться? Раскоп прекратится — это ясно. Наверно, придется податься в преподаватели, к школьникам. Надо поднимать патриотическую сторону истории… Александра Невского, Суворова, Кутузова…

Вечером археологи, сложив в грузовик палатки и инвентарь, отправились в Ашхабад. Пока добирались до города, обогнали несколько пеших отрядов призывников и добровольцев — люди спешили на призывные пункты.

Дома поджидали Иргизова жена и сын. Нина знала, что он вот вот вернется с раскопа, ибо война — для всех. Едва вошел он, встревоженный и суровый, припала она к его плечу:

— Ванечка, что же это, а? Вот тебе и поехали отдыхать на Черное море.

— Всеобщая мобилизация, — как-то неловко сказал Иргиэов, снимая со своих плеч руки жены. Почувствовала она в этой неловкости — и боль его души, и твердую решимость: прости, мол, но я должен быть там, на передовой линии огня.

— Но твой возраст… — робко возразила она и осеклась, ибо Иргизов смерил ее незнакомой доселе, осуждающей улыбкой.

— Возраст — в самый раз. У добровольцев не спрашивают о возрасте.

Она помолчала. И понимая, что переубеждать его не надо — таких, как Иргизов, тысячи, — заговорила ровно:

— У нас в театре прошло общее собрание — тоже есть добровольцы и призывники. А те, кто останется здесь, будут обслуживать спектаклями и концертами воинские части и призывные пункты. Может быть даже выедут на фронт, в действующую армию.

— Народ весь поднимется — смахнем германских фашистов, как мух со стола. И на что они только рассчитывают?! — Иргизов засмеялся сухо, со злостью. Душа его горела ненавистью к врагу, рвалась в бой. Успокоившись немного, он заглянул, под кровать, затем вышел в коридор, покопался в барахле и, не найдя нужное, с досадой сказал:

— Михаловна, отыщи-ка мой походный ранец. Возьму с собой все, что положено: пару белья, чистые портянки, ложку, чашку, кружку.

— Ваня, но ты же командир! Зачем тебе все это? Приедешь в полк — там столовая.

— Отыщи ранец — еще неизвестно, как все оно сложится. Может, сразу в поезд, и прямо в бой.

И они втроем — Сережка тоже принимал участие — принялись искать старый красноармейский ранец, который служил Иргизову в гражданскую войну. Долго искали, наконец, Нина вспомнила, что давно выбросила его. Иргизов пожурил жену: рановато, мол, ты списала меня с армейской службы. Нина на это ответила, что не только ранец, но и самого себя Иргизов поспешил списать, подался в археологи. Такого Иргизов не ожидал от жены и основательно рассердился:

— Вот, значит, как! То-то, я смотрю, охладела ты ко мне в последнее время.

— Да хватит вам! — вдруг прикрикнул на отца и мать Сережка. — Ругаются вовсю, а соседи-то все слышат!

Нина растерянно посмотрела на сына, а Иргизов осекся, хмыкнул и рассмеялся:

— Ну, Сережа, ты ведь совсем мужчиной стал. И голос у тебя наш, иргизовский.

— Голос у него дедовский, — возразила Нина. — Папа мой точно так же командовал.

— Где уж мне тянуться до твоего папы — комбрига, — Иргизов принялся подшучивать над женой.

Нина, отмахиваясь, в конце концов нашла подходящий чемоданчик: с ним Иргизов ехал из Ташкента, после окончания университета. Иргизов сразу успокоился:

— А что — вещь приличная: белье и все остальное в нем поместятся.

— Да и культурнее с чемоданом, — поставила последнюю точку Нина.

Спать легли поздно, и долго не могли уснуть — вспоминали прошлое. Утром Иргизов встал раньше жены и сына, умылся, оделся и отправился в военкомат.

Он понимал, что война подняла на ноги всех — всякий, способный защитить свою родину от врага, спешит сейчас встать в боевой строй и поскорее отправиться на фронт. Но даже он, Иргизов, был поражен огромным стечением призывников и добровольцев, занявших прилегающую ко двору военкомата улицу и весь двор. Народу собралось так много — и стоял такой гвалт, что любой бы восточный базар уступил в шуме и суете той огромной скученности. Отовсюду неслись громкие голоса командиров — «становись!», «равняйсь!», шла пофамильная перекличка команд. Иргизову пришлось пробиваться локтями, прежде чем он добрался до окошечка командного состава. Вынув из верхнего кармана старой, видавшей виды гимнастерки документы и заявление с просьбой зачислить его, лейтенанта запаса Иргизова Ивана Алексеевича в действующую армию, он торопливо заговорил: