Разбег - [9]

Осип остановился — будто бы завязать шнурок на ботинке. Незаметно глянул назад. Две почтенные дамы судачат у соседней подворотни; эти не в счет. Ребятишки носятся как угорелые: в пятнашки играют. Стоп: а что это за парень появился на другой стороне улицы? Широкое лицо, мещанский картуз, у горла синяя косоворотка выглядывает из-под грубошерстного зипуна, высокие смазные сапоги. Ведь где-то уже видел его! На Босаках, точно. В тот момент, когда покупал тыквенные семечки. Уж не по мою ль душу идет следом? Ладно, посмотрим, что дальше будет. Пока же есть смысл перейти на его сторону: если шпик — вернее всего, что он тоже перейдет улицу, с противоположной стороны куда проще вести скрытое наблюдение.

Ох уж эта слежка! С каждым днем она делается все неотступнее, все назойливей. Как хорошо, что «Маркс» уже в Вильне. Осип и не чаял дождаться его: главный страх был — поставить под удар организацию. Так получилось, что после арестов в декабре дело пришлось возглавить Осипу. Он держал связь с границей, он устраивал маршруты и перевалочные пункты, он определял способы доставки литературы, во многих случаях сам и перевозил очередной транспорт. Удалось добиться того, что литовско-прусский путь уже включал в себя четыре надежных маршрута: через Тильзит, через Шталлупенен и Эйдкунай, через Юрбург и Мемель, через Мариамполь. На каждом из этих маршрутов свои перевалочные пункты. Уже не два-три контрабандиста, как было вначале, — десятки, даже многие десятки людей принимают теперь участие в доставке «Искры»; и, что особенно дорого, в большинстве своем они вполне бескорыстны, действуют исключительно по убеждению: литовские крестьяне, германские социал-демократы, рядовые члены партии. Нити же всех связей сходились к Осипу.

В этом были свои несомненные плюсы (когда одним делом занимается несколько человек, тут, можно быть уверенным, непременно что-нибудь да сорвется), но и минус был ощутимый: попадись Осип в расставленные силки — ралом порвутся многие связи. А что силков понаставлено вокруг него бессчетное множество, сомневаться, увы, не приходилось. При этом Осип замечал, что масштабы слежки находятся в непосредственной зависимости от объема выполняемой им работы; этим жандармским ищейкам нельзя отказать в отменном нюхе. Прежде, когда он был на вторых, третьих, а то и на десятых ролях, едва ли специально к нему был хоть раз приставлен филер. Риск быть задержанным существовал, конечно, и тогда: могли схватить «с поличным», могла оказаться проваленной явка… да мало ли случайностей подстерегает на каждом шагу подпольщика! Но с некоторых пор все вдруг переменилось — следить стали уже явно за ним, персонально, так сказать.

При желании можно даже вычислить, когда это началось. Пожалуй, с середины января, когда юрбургская пограничная стража напала на след крупного транспорта в Дойнаве и Смыкуцах. Ту партию «Искры», какой трудно было, удалось спасти, жандармы захватили лишь незначительную часть груза. Буквально за час до обыска, с которым нагрянули к Тамошайтису, Осип и Миша Запольский, ковенский помощник его, сумели забрать хранившиеся в сарае пачки с газетой. Одна беда — Анна не успела уничтожить несколько оказавшихся у нее номеров, в результате попала в тюрьму и она сама, и Тамошайтис. В голове не укладывается: зачем ей понадобились эти номера, почему она взяла их себе? Обидная оплошность, нелепый промах, и как же дорого приходится расплачиваться за него! Лишний урок: в нелегальной работе нет мелочей, как раз какие-нибудь мелочи больше всего и подводят…

Так вышло, что именно после успешного вызволения искровского транспорта в Смыкуцах и ощутил Осип особо пристальное внимание жандармов к своей персоне. Просто чудо, да, чудо из чудес, что вот уже два месяца удается водить своих преследователей за нос.

…Осип решил устроить еще одну проверку парню в синей косоворотке. Нырнул под арку трехэтажного дома, здесь, как помнилось, был проходной двор, выводивший прямиком на Госпитальную улицу. Буде парень окажется шпиком — обязательно последует за ним и сразу устремится, конечно, на Госпитальную. Ну и пусть себе бежит туда — Осип же, миновав арку, затаился за одной из бесчисленных дверей черного хода, прильнул к щелке меж двумя рассохшимися досками.

Да, сомнений ужо не оставалось: «синяя косоворотка» был приставленным к нему филером. Вбежав во двор, он быстро осмотрелся и, ничего подозрительного, должно быть, не обнаружив, сломя голову помчался к Госпитальной. Осип знал: через минуту-другую шпик, поняв, что его провели, опять вернется сюда. Значит, нельзя мешкать. Едва шпик скрылся из виду, Осип оставил свое укрытие, вновь вышел в Дворянский переулок, затем, перейдя дорогу, тотчас свернул в первый же двор, через который был выход к Полицейскому переулку. Ну-с, ищи-свищи меня теперь!..

Но нет, не было (уже в который раз замечал в себе это Осип) обычного в таких случаях торжества: вон, мол, какой я ловкий! Просто наступило облегчение, словно освободился вдруг от тяжкой, непосильной ноши. Перемена, происшедшая в нем за последнее время, была столь разительна — даже сам отчетливо ощущал ее. Ра пыле к своей подпольной работе он нередко относился как к увлекательной, захватывающей игре — пусть трудной, пусть опасной; с почти ребяческим азартом отдавался хитроумным затеям конспирации: паролям, кличкам, явкам, условным сигналам, и не было для него большей радости, чем натянуть нос незадачливому какому-нибудь филеру. Привораживало еще и это вот чувство опасности, заставлявшее постоянно быть начеку. (При всем том здесь не было легкомыслия, легковесности, нет, в этом даже и сейчас Осип не мог упрекнуть себя; тут другое, определенно другое, может быть, стремление проверить себя — на смелость, на прочность, на взрослость.) Ныне же многое переменилось. Осип как бы взошел на иную ступень, и с этой высоты по-новому виделись ему и жизнь его и работа. Спал романтический флер, обнажив главное — суть его существования. Этой сутью, самой сердцевиной ее была перевозка искровской литературы. Все остальное отступило, отошло. Уже не до «игры» стало. И Осип многое дал бы теперь, чтобы не было в ого жизни ни филеров, ни слежки, ни необходимости поминутно испытывать свою