Раз солдат, два солдат... - [7]

— Хватит. Хватит…

Ошеломляющие картины исчезли. Постепенно сердце успокоилось.

И тогда он расхохотался.

— Перу! — кричал он. — Перу ничто по сравнению с твоей Америкой! Перу просто дыра! Перу — грязь! Каким я был темным! Я отправился в Перу, когда была Америка, в тысячу раз богаче! Интересно, что бы я нашел в Америке? — Он причмокнул, подмигнул и издал довольный смешок. — Но не бойся. Не буду я завоевывать твою Америку. Я уже слишком стар. А может быть, Америка была бы мне не по зубам и раньше. Может быть.

Он с холодной усмешкой взглянул на озабоченное лицо коротковолосого безбородого человека, американца.

— Я на самом деле мертв, правда? Я не чувствую ни голода, ни боли, ни жажды. Я прикладываю руку к телу и не ощущаю его. Я словно во сне. Но это не сон. Я призрак?

— Не совсем.

— Не совсем призрак! Не совсем! Даже тупица с мозгами свиньи не скажет такого! Что это значит?

— Это нелегко объяснить понятными вам словами, дон Франсиско.

— Ну конечно! Все знают, что я непроходимо глуп и завоевал Перу только по своей непроходимой глупости. Ладно. Я не совсем призрак, но все-таки мертв, правильно?

— Ну…

— Итак, я мертв. Но каким-то образом не попал ни в ад, ни в чистилище, а все еще на земле, но в какие-то более поздние времена. Я спал, как спят мертвецы, а теперь проснулся в каком-то году далеко в будущем, и это эпоха Америки. Разве не так? Кто сейчас король? Кто Папа? Какой сейчас год? Тысяча семьсот пятидесятый? Тысяча восьмисотый?

— Две тысячи сто тридцатый, — немного поколебавшись, ответил американец.

— А… — Писарро задумчиво подергал нижнюю губу. — А король? Кто король?

Ответ последовал после долгой паузы:

— Альфонсо.

— Альфонсо? Так зовут королей Арагона. Отец Фердинанда был Альфонсо. Альфонсо Пятым.

— Сейчас король Испании Альфонсо Девятнадцатый.

— Вот как? А Папа? Кто Папа?

И опять возникла пауза.

Не сказать сразу, как зовут Папу? Странно! Демон или не демон, но уж точно дурень!

— Пий, — наконец сообщил голос. — Пий Шестнадцатый.

— Пий Шестнадцатый, — мрачно повторил Писарро. — Иисус и Дева Мария, шестнадцатый Пий! Что со мной случилось? Да я давно уже мертвец! И грехи мои до сих пор не отпущены! И сейчас я их чувствую, они присохли к коже, как грязь…

Американец, ты колдун, ты оживил меня! Да? Что скажешь? Так это или нет?

— Ну, что-то в этом роде, — признало лицо.

— Ты говоришь по-испански так странно потому, что уже не знаешь, как правильно произносить слова. Да? Даже я говорю по-испански не так, и голос кажется не моим. Никто больше не говорит по-испански, да? Правда? Только по-американски. Да? Но ты пытаешься говорить на испанском, однако звучит твоя речь по-дурацки. И меня заставил изъясняться так же, потому что думал — именно таков мой язык. Но ты ошибаешься. Согласен, ты можешь сотворить чудо, но, сдается мне, не все ты способен делать идеально. Даже в этой земле чудес в две тысячи сто тридцатом году. Да? Да? — Писарро вопрошающе подался вперед. — Что скажешь? Ты считал меня глупцом, потому что я не умею читать и писать? Но я, выходит, не так уж и глуп. Я быстро схватываю, что к чему.

— И правда, очень быстро.

— Но ты знаешь много такого, что мне неведомо. Например, ты должен знать, как я умер. Мне странно говорить о собственной смерти, но ты же знаешь, что там стряслось, да? Когда я умер? Как? Во сне? Нет-нет, это исключено. Во сне можно умереть в Испании, но не в Перу. Так как же это произошло? На меня напали трусы? Какой-нибудь братец Атауальпы подстерег меня, когда я вышел из дому? Раб, посланный Манко, или один из тех, других? Нет. Нет… Индейцы не напали бы на меня, даже несмотря на то, что я им устроил. Меня прикончил молодой Альмагро, не так ли? Он мстил за отца, Хуана де Эрраду, я прав? Или, возможно, даже Пикадо, мой секретарь… нет, не Пикадо — он всегда был мне верен… Может, Альварадо… Молодой Диего… Кто-то из них… Напали исподтишка, иначе я бы им показал… Я прав? Верно я говорю? Скажи мне. Ты знаешь. Скажи, как я умер.

Писарро не получил ответа. Он заслонился рукой от света и всмотрелся в ослепительную перламутровую белизну. Лицо американца пропало.

— Ты здесь? Куда ты подевался? Ты мне просто пригрезился? Американец! Американец, куда ты подевался?

Контакт прервался внезапно. Таннер сидел неподвижно, стиснув зубы и стараясь унять дрожь в руках. Писарро в голокамере превратился в маленькое пятнышко, не больше пальца. Он продолжал жестикулировать среди туманных завихрений. Его энергия, высокомерие, настойчивое любопытство, лютая ненависть и зависть, его сила, столь внезапно проявившаяся и приведшая к триумфу, все, что составляло Франсиско Писарро, что Таннер ощущал несколько секунд назад, — все исчезло после того, как Ричардсон пошевелил пальцем.

Вскоре Таннер пришел в себя и повернулся к Ричардсону:

— Что случилось?

— Мне пришлось вытащить тебя оттуда. Я не хотел, чтобы ты рассказал ему о его смерти.

— Я не знаю, как он умер.

— Вот и он не знает, и я решил не рисковать. Неизвестно, как такое сообщение скажется на его психике.

— Ты говоришь о нем как о живом человеке.

— А разве он не живой?

— Если бы я заявил такое, ты обвинил бы меня в невежестве и ненаучном подходе.